Выйдя из палаты Вероники, Габриэле подошел к Констанс, сидящей на диване в коридоре. Она подняла голову и посмотрела на него вопрошающим взглядом.

— Мне кажется, теперь с ней все в порядке, — сказал он.

Констанс нервно облизнула губы.

— В порядке в каком смысле?

— В том смысле, что она больше не страдает, — коротко ответил он и, сделав ей знак следовать за ним, направился к выходу.

На улице все еще лил дождь. Водяные струи обрушивались на асфальт с такой силой, будто хотели пронзить насквозь земной шар и выйти с противоположной его стороны. Небо рыдало, скорбя об их утраченном счастье.

— Она тебя узнала? — спросила Констанс, когда они сели в его темно-синюю «альфа-ромео» и выехали с территории клиники.

— Нет, — ответил он, закуривая. — Но, по-моему, она не имела ничего против того, что я сижу в ее палате. Скорее наоборот, мое присутствие было ей приятно — до тех пор, пока я не стал ей объяснять, что она…

Он закашлялся, поперхнувшись дымом.

— Что ты стал ей объяснять, Габриэле?

— Понимаешь ли, твоя дочь пребывает в полнейшей уверенности, что она — это ты, то есть Констанс Эммонс. — Он откинулся на сиденье, придерживая одной рукой руль и не сводя глаз с мокрой полосы дороги. — Она очень рассердилась, когда я назвал ее по имени. Я пытался объяснить ей, что она на самом деле Вероника, а не Констанс, — это буквально вывело ее из себя… — Немного помолчав, он продолжал: — Я думаю, это что-то вроде защитной реакции. Она больше не хочет быть Вероникой, потому что Вероника слишком много страдала. Отождествив себя с тобой, она таким образом избавилась от себя самой и от своей боли… Если ты помнишь, тот парень, продавец из книжной лавки, который привез ее домой в то утро, сказал, что она назвала себя Констанс Эммонс. Однако перед этим она сказала, что так зовут ее мать. Наверное, тогда она просто пыталась убедить себя саму в том, что она — это ты. А теперь она окончательно уверовала в это. Потому и перестала страдать. Я почти уверен, что теперь ее головные боли прекратятся и в дальнейшем можно будет обойтись без инъекций… Как ты думаешь, Констанс, кого она звала, когда лежала в бреду?

Констанс посмотрела на него с неподдельным удивлением.

— Неужели ты этого не понял?

— Нет.

— Я бы давно тебе это сказала, но была уверена, что ты понял это сам. — Констанс помолчала. — Она звала тебя, Габриэле, — тихо произнесла она.

— Меня?! — Он затормозил так резко, что Констанс подскочила на сиденье, но тут же сорвался с места. — Не может быть, — прошептал он, качая головой. — Ведь я сидел рядом, а она смотрела сквозь меня и кричала: «Где ты?»

— Она звала тебя, Габриэле, — повторила Констанс. — Тебя и никого другого. Просто она не понимает, что ты и есть тот самый человек, которого она хочет видеть. Если она не помнит, кто она такая, значит, не помнит и о том, что было у вас с ней. Поэтому она тебя не узнает. Но она отождествляет себя со мной, а в моем дневнике…

— Я понял, — перебил ее он. — Она желает видеть героя описанной тобой истории — то есть какой-то несуществующий персонаж, плод твоего воображения, который вряд ли имеет что-либо общее со мной. Я помню, какой идеалисткой ты была в те времена.

— Почему же несуществующий? — возразила на это Констанс. — Может, я действительно была идеалисткой в моих представлениях о жизни, но тебя я не идеализировала. Тебя я просто любила.

Он лишь пожал плечами. Он не читал дневника Констанс, а потому не мог знать, каким она его изобразила. Он бы многое отдал, чтобы прочесть этот дневник — тогда, быть может, он лучше понял бы Веронику…

— Я задаюсь вопросом, поймет ли она когда-нибудь, что я и есть тот самый человек, о котором ты писала в дневнике, — сказал он через некоторое время. — Но если поймет — вполне возможно, это поможет ей обрести себя саму… А вообще, честно говоря, я очень боюсь этой минуты.

— Какой минуты? — спросила Констанс.

— Когда Вероника снова станет самой собой. Разумеется, я всей душой желаю, чтобы это случилось как можно скорее… Но я знаю, что ей будет очень больно, когда она вспомнит, кто она такая. Ведь тогда она вспомнит и все остальное…

Он замолчал, не решаясь продолжать.

— Я никогда себе этого не прощу, — сказала Констанс. — Никогда. Как я могла так поступить? Я ведь приехала к тебе для того, чтобы помочь вам обрести друг друга, а получилось все наоборот. Она вернулась к тебе сама — и увидела нас вместе. Лучше бы я вообще не приезжала.

— Пожалуйста, Констанс, умолкни — у меня сейчас нет сил выслушивать все это, — устало проговорил Габриэле, сворачивая к фешенебельному отелю, в котором она остановилась. — Лучше скажи мне, когда ты собираешься сообщить о случившемся ее отцу. Я думаю, его приезд был бы сейчас очень кстати. Вполне возможно, что, повидавшись с отцом, она начнет постепенно осознавать, кто она на самом деле. С ним у нее должно быть связано много воспоминаний.

— Я позвоню ему сегодня же и расскажу обо всем, — пробормотала Констанс, нервно покусывая губы. — Но ты уверен, что мне самой нельзя встречаться с ней?

Габриэле остановил машину у входа в отель и повернулся к своей спутнице.

— Тебе ни в коем случае нельзя встречаться с ней, Констанс, и ты сама должна понимать, почему, — сказал он тихо, но твердо. — Встреча с тобой может пробудить в ней болезненные воспоминания и отрицательно сказаться на состоянии ее здоровья. Конечно, рано или поздно она вспомнит все, когда обретет связь с действительностью и осознает, кто она такая, но я не хочу, чтобы ее возвращение в сознательное состояние начиналось с боли. Думаю, когда она окончательно выздоровеет, то сама захочет повидаться с тобой — и тогда, разумеется, я не стану препятствовать вашей встрече. Но сейчас она не готова к этому, и тебе придется запастись терпением и подождать.

— Ты прав, — согласилась Констанс. — Я уже и так слишком много навредила ей… и тебе тоже. Наверное, она будет ненавидеть меня, когда вспомнит обо всем. Она посчитает это предательством с моей стороны и никогда не сможет мне простить.

Она заплакала, низко склонив голову. Габриэле протянул руку и с братской нежностью обнял ее за плечи.

— Ты ошибаешься, Констанс, — мягко сказал он. — Вероника сумеет тебя понять, когда узнает всю правду. Ты ведь вовсе не хотела… вставать между нами. Ты приехала как раз для того, чтобы прояснить эту историю с дневником. Вероника очень любит тебя. Она много рассказывала мне о тебе и всегда говорила, что у нее самая замечательная мама на свете. Я никогда не поверю, что из-за какого-то идиотского недоразумения любящая дочь может отказаться от собственной матери.