— Я удивляюсь, что ты не возненавидел меня после всего случившегося, — всхлипнув, проговорила она.

— Возненавидеть тебя?

Он убрал руку с ее плеча и заглянул в ее заплаканное лицо. В последние дни Констанс перестала пользоваться косметикой — она была слишком потрясена болезнью Вероники и замучена угрызениями совести, чтобы обращать внимание на свою внешность. Без грима она выглядела на все свои сорок пять лет, и ее даже нельзя было назвать привлекательной женщиной — душевные страдания, наверное, никого не красят… Сейчас ему казалось удивительным, что эта женщина с измученным и постаревшим лицом когда-то была юной девушкой и трепетала в его объятиях.

— Если бы не я, этого бы никогда не случилось, — сказала она в ответ на его слова.

— Этого бы действительно не случилось, если бы ты не приехала ко мне, — согласился с ней он. — Но было бы глупо сваливать всю ответственность за это на тебя. Твоя вина во всем этом косвенная, а в целом это было жестокой шуткой судьбы, стечением обстоятельств. Посуди сама: Вероника скрывалась от меня почти полтора месяца — и вдруг решила вернуться именно в тот самый день, когда ты была у меня… Так что перестань себя казнить. Все будет хорошо, я в этом уверен.

— Мне бы очень хотелось верить, что все будет так, как ты говоришь, — прошептала Констанс, вытирая пальцами слезы. — Но если моя дочь не придет в себя, мне тогда лучше вообще не жить.

— Не говори глупостей, Констанс, — сказал он, подавив вздох. — Вероника снова станет прежней, я в этом совершенно убежден. У твоей дочери здоровая психика, хоть она и наделена обостренной чувствительностью ко всему — как к хорошему, так и к плохому. Она умна, рассудительна, в ней развито чувство здравого смысла. Такие люди, как она, никогда не становятся душевнобольными. Кстати, как только ее физическое состояние придет в норму, я заберу ее из клиники, и мы отправимся путешествовать. О ее душевном здоровье я позабочусь сам.

— Я думаю, тебе не следует торопиться, — неуверенно возразила Констанс. — Мы не можем знать, какие изменения произошли в ее мозгу. Доктор говорил мне сегодня, что ее психическое состояние внушает ему серьезные…

— Плевать я хотел на то, что говорил тебе доктор! — резко перебил ее он. — Я знаю Веронику лучше чем кто бы то ни было — лучше, чем ты, и, конечно же, лучше, чем доктора. Тебе это может показаться странным — мы провели вместе всего лишь шесть недель. Но поверь мне на слово, Констанс: я знаю о твоей дочери многое, чего не знает о ней больше никто. Наверное, все дело в том, что мы с ней очень похожи… — Некоторое время он молчал, глядя, как капли дождя растекаются по переднему стеклу машины. — Конечно, прежде, чем разъяснять ей, кто она такая, я должен добиться ее доверия. Сейчас я в ее понимании всего лишь посторонний человек, и она не станет прислушиваться к моим словам, пока не убедится, что может мне полностью доверять. Только тогда я смогу внушить ей, что она — не кто иная, а Вероника. А потом… потом я объясню ей и все остальное тоже — и она поймет, что просто оказалась жертвой невольного обмана. Но даже тогда вряд ли ей захочется возвращаться в мой дом. Поэтому я решил сразу увезти ее отсюда.

— Куда ты собираешься ее увозить? — спросила Констанс, распахивая дверцу машины.

— Куда-нибудь, — уклончиво ответил он, пожав плечами. — Мы просто поедем путешествовать и остановимся там, где ей понравится. Вряд ли мы когда-нибудь вернемся в Рим. И знаешь, мне совсем не жаль уезжать отсюда. В конце концов, земной шар не такой уж маленький, наверняка на нем найдется место, где люди… — Он на секунду умолк и посмотрел в беспросветное серое небо, нависшее над городом. — Где люди могут быть счастливы.

В эту минуту он очень сомневался в том, что есть на свете такое место, где он и Вероника смогут обрести свое утраченное счастье.

— В ее мозгу произошли необратимые процессы, синьор дель Соле. Она больше никогда не станет прежней. Я говорю вам об этом сейчас, чтобы вы не лелеяли пустых надежд.

— Это не пустые надежды. Я уверен, Вероника очень скоро выйдет из этого состояния самообмана и станет самой собой — и плевать я хотел на вашу чертову психиатрию.

— Вы называете это самообманом, синьор дель Соле, но на самом деле это называется иначе…

— Как же это называется, доктор?

— Пожалуйста, присядьте, синьор дель Соле, и выслушайте меня спокойно. Вы хотели узнать мое мнение относительно состояния нашей пациентки, и я сейчас изложу вам все, что думаю об этом редком, чтобы не сказать уникальном, случае в истории психиатрии. Мои коллеги, которые вместе со мной наблюдали за мисс Грин в течение этих трех недель, пришли к тем же выводам, что и я.

Пропустив мимо ушей приглашение доктора присесть, Габриэле остался стоять перед столом, за которым сидел профессор и три его ассистента. Профессор и его ассистенты долго совещались между собой, закрывшись в кабинете, прежде чем пригласить его и родителей Вероники войти. Сейчас Констанс и Эмори, сгорбившись, сидели на кожаном диване в углу. Констанс беззвучно плакала. Эмори не плакал, но выражение безысходной скорби на его лице было хуже всяких слез. Оба, судя по их виду, были убеждены в том, что доктора не могли ошибиться и что болезнь их дочери действительно неизлечима.

За окнами накрапывал дождь. Конец августа в этом году был очень дождливым — лето плакало, уходя.

— Суть проблемы, синьор дель Соле, состоит не в том, что наша пациентка не может вспомнить, кто она такая, — продолжал профессор. — Если бы дело было только в этом, мы могли бы назвать это амнезией, наступившей вследствие сильнейшего нервного потрясения, и надеяться, что память со временем вернется к ней. Но мисс Грин не просто забыла о том, кто она на самом деле. Она отождествляет себя со своей матерью, то есть с миссис Грин, в девичестве мисс Эммонс. По каким-то загадочным причинам она зациклилась на юности своей матери и пребывает в полнейшей уверенности, что ее зовут Констанс Эммонс, что ей сейчас двадцать лет и она приехала в Рим сниматься в главной роли на Чинечитте. Хотя, наверное, причины, побудившие нашу пациентку отождествлять себя со своей матерью, не так уж загадочны, как это может показаться на первый взгляд. Мы подозреваем, что ключом к разгадке является дневник миссис Грин, в котором она, исходя из ее же слов, описала связь, некогда существовавшую между нею и вами, значительно приукрасив некоторые детали…