Шрифт:
Свободные экономические зоны стали последней соломинкой, за которую хватались выжившие. Финг-Фифти [70] , маленький прибрежный город, так хорошо знакомый Ирэн, для начала перекосился после пятидесятимегатонного взрыва на высоте примерно двенадцати километров и на расстоянии около двухсот миль вглубь материка. Небо заливал раскаленный синий свет. Тепловая волна была так яростна, что у людей горели волосы. Изгороди, деревья, дома, легковесные предметы домашней обстановки, опоры ЛЭП и фонарные столбы накренились в одну и ту же сторону. Через полчаса на сушу ворвался океан, подхватил обломки и распределил их по узким долинам вблизи города, нагромоздив все друг на дружку. Когда появилась «Нова Свинг», Финг-Фифти уже не мог считаться городом, но лишь свалкой стройматериалов.
70
Thing Fifty – букв. «элемент [какого-то списка] номер пятьдесят» (англ.).
Лив Хюла села в пригороде, и они некоторое время бродили, пока Ирэн не отыскала свой старый дом. Он напоминал кучу разломанных картонных ящиков. Все уравнялось в цене – мертвые животные, завязанные узлами на ветвях, вода, бурлящая на пути к морю сокрытыми от глаза ручьями и собранная в омуты, пластиковые стулья. Тысячи обломков керамической плитки у ног, на среднем удалении – выкорчеванные садовые кустарники, разломанные деревянные заборчики, а еще дальше, в любопытной инверсии перспективы, покосившиеся домики, наваленные друг на друга так, что казалось, будто они норовят взлететь. Выше уровня воды на улицах валялись неисчислимые мягкие игрушки. Там и сям вдалеке можно было заметить бредущую фигуру или пса, с энтузиазмом обнюхивающего все подряд, точно с надеждой внезапно воссоединиться с утраченным уютом. Все переплелось. Все провоняло канализацией и морем. Ровной земли нигде не осталось. Непонятно было, что чего стоит. Деготный свет исходил словно бы не от солнца, а, размытый в тумане, от самих развалин. Ирэн сидела на тротуаре, оглядываясь. Потом уткнула голову в колени, обхватила руками и заплакала.
– Дорогая, выше нос, – попросила ее Лив. – Я видела все, что тебе только предстоит.
Ирэн вытерла глаза и попыталась рассмеяться.
– В гало и так уже все это видели, – прошептала она.
Взяла Толстяка Антуана за руку и прижала ее тыльной стороной ладони к своей щеке, затем внезапно оттолкнула его. Кожа ее побледнела, выражение стало рассеянным и неразборчивым, словно вымывалось из лица. Все, по чему она скучала в этом городе, исчезло. Впрочем, его и так тут никогда не было. Оно погибло не в этой катастрофе, а годы назад, в ее собственной. Прошлое нереально, но у нее только оно и оставалось: так себя чувствуешь, когда жизнь не задалась. Встав, она одернула юбку.
– Я просто в этот дом зайду, – сказала она.
– Ирэн!
Дом претерпевал сложные трансформации, кренясь в собственный двор. Стекла выбило, и от этого свет в новосозданных комнатах падал непредсказуемо, по новым направлениям. Ирэн нашла непочатую бутылку коктейля и сразу просияла. Начала оттаскивать вещи в центр комнат для изучения.
– Ой, взгляни! – восклицала она, словно с ней были Лив или Антуан. – Ой, взгляни!
Те переглянулись и пожали плечами: не спрашивай меня, мол. Услышали шум ее шагов. Нашли шепчущей что-то себе под нос в разломанном туалете.
– Вы могли бы им помочь, если хотите, – шептала она. – А не желаете ли… – она сверилась с ярлыком на бутылке, – кыштымского кремового? [71] Это класс!
Наконец вынырнув из развалин, Ирэн набрала полную охапку одежды, детских игрушек и посуды.
– А взгляните! – воскликнула она. – Сколько лет, сколько зим!
Девичье платьице в стиле «мой первый сексуальный опыт» традиционного розового оттенка неотении.
– У меня точно такое было.
Лив недоверчиво посмотрела на нее, покачала головой.
71
Стоит заметить, что история Тамары Просвириной, обнаружившей так называемого кыштымского карлика, в некоторых чертах подобна истории Анны Уотермен из лондонской линии «Пустоты»; вряд ли это совпадение, учитывая, что отсылки к Кыштыму в романе встречаются еще несколько раз.
– Ирэн, – потребовала она, – а это правда твой старый дом?
– Мог быть, – сказала Ирэн. – Да, вполне мог.
– Потому что, если это не…
– Им это не понадобится, Лив, – сказала Ирэн. – Ты же видела, в каком они состоянии. Ну правда.
Возвращаясь на корабль, она пребывала в приподнятом настроении, но стоило кыштымскому кремовому улетучиться, как снова погрустнела. Разложенные в каюте репрорадио, голограмма Тракта Кефаучи в ложных цветах и коллекция старых железных сковородок для запеканки выглядели не так прикольно, как на месте.
– Шик-блеск-катастрофа, – заключила она. – А вы что думаете?
Антуан ничего не думал. Она вздохнула:
– Антуан, может, мы наконец устали друг от друга?
Антуан не сумел найти ответа и встревожился, но остался стоять очень прямо. Ирэн большим пальцем продырявила швы мягкой игрушки, похожей на таракана, затем обратилась к Антуану резко и неожиданно, спросив, думает ли он, что жизнь имеет какой-то смысл, а если да, то не будет ли так любезен заключить Ирэн в объятия и настойчиво повторять: «Твоя жизнь – та, какой ты ее проживаешь в этом мире».
– Потому что, Антуан, я в этом смысле. Ну, я так думаю.
История – чепуха, считали ребята с Земли.
Ангел Истории, может, и смотрит назад [72] , но поза эта не имеет никакого отношения к буре, несущей его в будущее. Неудивительно, что вид у него такой озадаченный!
Эта философия в последние десятилетия XXI века привела их к полетам наудачу по динаточному пространству, на кораблях из замысловато немудреных материалов, без руля и курса. Они понятия не имели, куда их вынесет первый скачок. После второго – понятия не имели, откуда стартовали. После третьего – понятия не имели, что такое куда.
72
Отсылка к многозначной картине Пауля Клее «Angelus Novus» (1920); в зависимости от ракурса восприятия фигура на ней кажется то устремленной вперед, то пристально, полуобернувшись, наблюдающей за чем-то позади.