Долгое падение Перл, с рассвета до росистого заката [81] , окончилось. Она лежала на боку посреди палубы из аллотропного углерода, подняв колено, изогнувшись в пояснице и упираясь локтем, так что верхняя часть туловища была приподнята и искривлена. Из угла рта вытекало нечто вроде зубной пасты, придавая ей успокаивающую человечность. В полете с ней что-то произошло: она выглядела частично женщиной в платье с рюшечками из ткани с металлическим отливом, сшитым по моде пятисотлетней давности, а частично кошкой [82] . Стоило Гейнсу моргнуть, как восприятие субъекта менялось: иногда на всю верхнюю часть тела, иногда только на руку или ногу. Конечности, кожа, костяк – все у нее было немного неправильное. Порой под женской плотью проглядывала длинная кошачья морда, а временами наоборот. Глаза ее, становясь человеческими, выражали почти гипнотическое спокойствие и удивление, словно она искала ответ на какой-то вопрос и не находила его, а может, оттого, что ее застигли в очень сложном и приятном даже для наблюдателя дезабилье; кошачья шерсть по краям изображения впитывала свет, уводя взор в разрежение, турбулентность и, наконец, прозрачность.

Трудно было не придать результирующей химере артистического толкования, не воспринять ее картиной или статуей, а может, репродукцией персонажа одного из религиокультурных пантеонов Древней Земли. На первый взгляд она казалась неподвижной, но, присмотревшись, можно было заметить, что фигура медленно поворачивается и извивается, пытаясь то ли удержаться в одной из форм как предпочтительной, то ли, напротив, принять их обе одновременно. Осознав, какой силы воли это требует, Гейнс лишился дара речи. Он почувствовал себя посвященным в исключительную тайну, предначальный круговорот событий, сопричастным усилию сохранения сложности перед лицом декогерентизирующих и дестабилизирующих сил во Вселенной. За ареной этой борьбы, там, где возились наблюдатели, вооруженные недостаточно мощными физическим воображением и интуицией, свет быстро выцветал до серого; тьма создавала иллюзию неограниченного пространства, в котором только и могут развернуться столь удивительные события.

Гейнс стоял и смотрел на нее, качая головой, пока Кейс не спросил:

– Ну, что теперь думаешь?

– Ничего я не думаю, – ответил Гейнс.

– А мы установили вот что, – проговорил Кейс. – Это не Алеф, но Алеф еще здесь.

– Откуда ты знаешь?

– Мы напустили на данные оператора. Он обнаружил, что за пятьдесят минут до исходной конвульсии Алеф начал подключаться к Лабиринту… – Кейс вывел голографическую схему, предположительно иллюстрирующую топологию Лабиринта, с его размерностью шесть целых четыре пятых. – А именно к сектору VF14/2b, где туннели заполнены сложными жидкими сверхпроводниками.

– Помню я VF14, – сказал Гейнс. Они с группой Эмиля Бонавентуры его прошли, как ему помнилось, в 2422-м или 2423-м [83] . – Эмиль считал, что этот участок сфокусирован на Тракте.

Не то чтобы у них было много времени для размышлений. Туннели пятидесятифутового диаметра изгибались в бессмысленных направлениях: облицованные плиткой, сырые, как в заброшенной подземке. В некоторых местах жидкость напоминала воду. В других она проедала скафандры, проникала сквозь них или сочилась, как теплая слюна у кого-нибудь изо рта. Он только и помнил, как Джонни Иззет блюет кровью на визор скафандра, а еще кто-то орет:

– ТВОЮ МАТЬ СУКА ВАЛИМ НА ХЕР!

Кровь Джонни, касаясь визора, мгновенно коагулировала, словно претерпевая фазовый переход. Затем туннель ожил, наполнился ионизирующим излучением и еще чем-то, на слух как музыка, но это была не музыка. Все направления стали неправильными. Что-то двигалось, непонятно что. Эмиль, Риг и еще двое попытались оттащить Джонни обратно, но не успели и ста ярдов преодолеть, как он скончался.

– Он считал, что этот участок мог быть предназначен для измерения времени на Тракте.

– Оказывается, нет, – сказал Кейс. – Не измерения. Манипуляции. Алеф здесь торчит уже полмиллиона лет. Физика у него любопытная, совсем не такая, как наша, но…

– Что новенького?

– …но ничего не давала, пока он не притащил сюда Перл. Мы не знаем, ждал ли он ее здесь, искал ли, нашел ли случайно.

Он жестом обвел суперпозицию состояний, застывшую перед ними в сеансе армрестлинга с реальностью глубокого отрицания собственной идентичности.

– Должно ли это было случиться? Мы подозреваем, что нет. То, что ты сейчас видишь, не есть Алеф. Но это и не женщина. Они двое производят на свет нечто третье.

У Гейнса перед глазами продолжал маячить почерневший изнутри визор шлема Джонни Иззета, а в ушах – звучать музыка неабелевых состояний при комнатной температуре.

– А кот тут при чем? – услышал он собственный голос.

Кейс на миг смутился.

– А, это, – протянул он. – Мы можем только предполагать, что он на самом деле не кот. По крайней мере, не в большей мере, чем она – женщина. Понимаешь?

– Не думал, что физика оперирует метафорами.

– В этом и соль. Чем бы ни была эта штука, она по всем признакам эмергентна. Она пока еще неполноценна, но уже самоопределяется. Она уже сорвалась с привязи. Она перешла в Лабиринт и работает с аномалиями VF14/2b как с механизмом. Она вовлечена в последовательность состояний нисходящей каузальности, отделяя себя от того, что мы с тобой воспринимаем как время.

– Зачем ей это? – спросил Гейнс.

– В ее прошлом ей что-то не нравится.

– Переоценка ценностей еще никогда не проходила с таким скрипом, – сказал на это Гейнс. Надо быть уж очень низкого мнения о себе, чтобы в такое вляпаться. – А что, если мы сюда ту полицейскую приведем?

Кейс недоверчиво покачал головой.

– Если надумаешь, я пас, – сказал он. Потом рассмеялся. – А знаешь, правила игры так изменились, что возможно, наверное, все. С тех пор как ты отлучился, оно про нее больше не спрашивало. Оно заинтересовалось чем-то другим.