И, словно она спросила его о том:

– Кто его построил? – Он пожал плечами. – Почем знать? Народ ящериц из бездны времени. Некогда они властвовали над всем гало, следы их культуры можно обнаружить даже в таком захолустье, как Панамакс IV.

Ассистентка вздрогнула.

Спустившись под поверхность, она активировала выкройку. Теперь, что-то почуяв, оглянулась в коридор, на тот момент залитый коричневым светом и с монорельсовой дорогой по центру.

– Там кто-то есть, – шепнула она.

– Так часто кажется.

Лабиринт, рассказывал Гейнс, идеален для стоячих звуковых волн, и на частоте примерно 90 Гц у людей они вызывают чувство страха, приступы паники, дефекты зрения и галлюцинации.

– Если убавить частоту до двенадцати, просто блевать станешь без устали.

Через полмили архитектура артефакта внезапно изменилась, они очутились в примитивных проходах простых прямоугольных очертаний, вырубленных прямо в скале. До прибытия ребят с Земли свет не попадал сюда добрую сотню тысяч лет.

– Мы зовем это место ПКМ, – сказал Гейнс. – Перлантский культурный минимум. Тут иногда возникают следы инструментов. Вероятно, эти секции самые старые и были прорублены в скале, прежде чем она стала частью чего-то другого. А может, их цивилизация просто на какое-то время сбилась с пути. А может, они имели религиозное назначение. Тут интересной физики нет, зато попадаются барельефы. Взгляни.

Он остановился перед участком настенного рельефа, на котором были изображены три модифицированные ящерицы-диапсида в сложном ритуальном облачении. Одна ящерица душила четвертую, пассивно возлежавшую на каменном жертвеннике.

– Они, может, и опередили нас на миллион лет, но не в рациональности поведения. Вряд ли им полностью удалось ее обрести. Алеф – лишь один из их проектов.

Он снова взял ее под руку.

– Готова? Это за следующей дверью.

В Саудади тощего копа Эпштейна вызвали звонком в один из опечатанных складов на задворках некорпоративного ракетного порта. Было 4:20 пополуночи. Ровно за две минуты до этого труп Энки Меркьюри исчез. Записи нанокамер показали, как полупрозрачное, рыбьего оттенка изображение Энки, через которое маячили ребристые металлические стены склада, внезапно сменила пустота. Как ни замедлял ролик оператор, момент перехода уловить не удавалось. В один миг Энка висит посреди склада с тем же выражением, что и с самого начала, – как у мертвой, которая не намерена сдаваться, – а в следующий ее уже нет.

Эпштейн оглядел пустой склад, словно надеясь, что здравый смысл справится лучше техники, после чего направился вниз по Туполев к переулку и прибыл туда как раз вовремя, чтобы своими глазами зарегистрировать пропажу трупа Тони Рено – вероятно, в том же направлении, что и тело его снабженки. Утро занималось сырое и холодное, трафик на Туполев-авеню был жидкий, освещение с одной стороны улицы глючило. Зеваки пропали по уважительным причинам: война всем подряд накачивала либидо. Задержалась только пара тринадцатилеток: они стояли на тротуаре в карикатурно симметричных шапочках темных волос и мокрых от дождя мокасинах ручной работы от «Фантин и Моретти».

– Тони никогда никому не причинял вреда, – пожаловались они Эпштейну. – Почему такое случилось именно с ним?

– Хрен его знает, пацаны, – сказал им Эпштейн.

– Вот видишь? – торжествующе обратился один из них к приятелю, тут же позабыв про Эпштейна. – А я тебе что говорил!

Он прогнал их. Потом позвонил ей. Попытался разыскать, но на перекрестке Юнимент и По о местопребывании ассистентки по-прежнему отмалчивались. В конце концов пожал плечами и выбросил этот случай из головы. В этом месяце криминальный туризм зачах, но на Плацебо-Хейтс и в Уайт-Трэйн-парке расплодились новые сквоты беженцев, а с ними на диво старомодные преступления: избиения, кражи еды и денег, скука-то какая. Их было так много, что копы с ног сбивались весь свой шестнадцатичасовой рабочий день. Никогда прежде ничего подобного в городе не происходило. Нужна была новая теория.

Пока Эпштейн искал, чем бы заняться, гало, задержав дыхание, провалилось в зеркало. Топ-менеджеры были довольны тем, как выглядят на войне. Жители корпоративных анклавов – сконструированных городков с маленькими рынками и названиями вроде Сольсиньон, Бёрнхэм-Овери или Брэндетт-Хершэм, где под синими, омытыми дождем небесами по зеленым полям бегали лошадки, ловя идеально ровный ветер, а за каменными церквушками тянулись заливные луга, – ощущали войну как реальное взрослое переживание и вместе с тем как непредвиденное обстоятельство, к которому их, однако, подготовила система образования и ценностей. Хотя, конечно, без жертв не обойтись.

Другие были не так уверены в себе. Алиссия Финьяль успела сесть на последний челнок с Панамакса IV и оказалась вместе с тремя сотнями семей в лагере беженцев на Элам-Роке [119] . Лагерь был маленький, три-четыре акра палаток в непаханом поле под приятным порывистым дождем. Через забор виднелись уходящие вдаль посадки свеклы. Ранним вечером усталые женщины бродили между палаток и обменивались крохами доступных новостей. Доступа к сверхсветовому маршрутизатору у беженцев не было, как, впрочем, и обычной линии дозвона, так что и новостей не хватало. Никто не знал, когда их заберут отсюда.