Замечание удивило Габриэля.

— Иногда говорят, что душа вправе выбирать свое новое существование. Бывает, она возвращается в свою семью, чтобы исправить причиненное зло. Отец становится сыном или, например, внуком. У иудейских мистиков это переселение душ называется гилгул. Впечатляет, не правда ли?

— Впечатляет.

— Вот и нужно иметь семью, людей, которых любишь.

— У вас нет семьи?

— Нет. Я не умел любить тех, кого мне доверяла жизнь. Совершил столько ошибок! Конечно, мне нужно снова сюда вернуться и постараться, чтобы они меня простили. А вы? Если бы вам предстояло умереть и снова воплотиться, кем бы вы захотели быть?

Габриэль задумался.

— Возможно… ребенком моей любимой, — признался он, глубоко взволнованный.

Жозеф улыбнулся.

— Сразу видно, что вы еще очень молоды… Но желание трогательное.

Они смотрели друг на друга, словно пытаясь найти в глазах собеседника ответы на самые невозможные вопросы.

— Да… Стать сыночком своей любимой, — задумчиво повторил Жозеф. — Ну что ж, идите. Сестры уже у себя, отдыхают.

— Мы скоро увидимся, — пообещал Габриэль, вставая.

— Не сомневаюсь, — прошептал Жозеф с улыбкой.

Как же колотилось у Габриэля сердце, когда он проник в бокс Клары! Она лежала на кровати с закрытыми глазами. Он подошел, стараясь не дышать, чувствуя, что от волнения может задохнуться. Остановился у кровати и стал смотреть на любимую: высокие дуги бровей, тонкий нос, бледные сухие губы. Синяки на лице, растрепанные волосы ничуть не вредили ее красоте. Как же ему захотелось вытянуться с ней рядом, обнять, прижать к себе. Как мучительна и жестока была невозможность утолить это страстное желание.

Внезапно Клара вздрогнула и открыла глаза. Свет показался ей резким, и она прищурилась.

— Габриэль?

У Габриэля все поплыло перед глазами, он не сумел ничего ответить.

Клара привыкла к свету и присмотрелась к своему гостю.

— Кто вы? — спросила она бесцветным голосом.

Габриэль обрадовался, что Александр ей незнаком, и постарался справиться с огнем, который бушевал у него в сердце.

— Пациент этой больницы. Меня уже выписали.

— Зачем вы пришли?

— Решил с вами поговорить.

— Со мной?

— Да, с вами. Я в курсе, что произошло.

— И почему вас это касается? — вяло поинтересовалась Клара, продираясь сквозь апатию, в которую погрузили ее транквилизаторы.

— Я… пережил то же самое.

Тень любопытства мелькнула в ее глазах.

— Беда пришла к беде? — У нее хватило сил на насмешку.

— Решил, что имею право.

Габриэль продолжал бороться с волнением и ограничивался короткими фразами, на которые у него хватало дыхания.

— Уходите. Оставьте меня в покое, — прошептала Клара, пряча лицо в подушки.

— Вам нужно выслушать меня, Клара.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— В больнице все о вас знают.

— Жалеют…

— Конечно.

— Ваши переживания меня не касаются, вам нечего мне сказать. Уходите.

Клара повернулась лицом к стене.

— Я потерял женщину своей жизни в автокатастрофе, — торопливо сказал Габриэль.

Он почувствовал, что Клара его слушает.

— Я хотел просить ее выйти за меня замуж.

Клара продолжала слушать.

— Как бы я хотел ей сказать, что люблю ее и мне ее не хватает. Но не нахожу слов, чтобы выразить свою любовь, рассказать о той пустоте, в которой вынужден выживать.

Габриэлю так хотелось протянуть руку, коснуться Клариных волос.

— Отсутствие — бездна, едва удерживаешься на краю, чтобы не скатиться. Кричать бесполезно, голос возвращается эхом. Пустота бездонна, она втягивает в себя весь мир. И кажется, нет другого выхода, кроме как броситься в эту бездну, слиться с пустотой. Только одна эта мысль преследует нас, когда пустота завладевает сердцем, связывает нас по рукам и ногам, внедряется в мозг. Мы забываем обо всем, что вокруг, обо всех, кто еще для нас существует. Мы хотим одного: прыгнуть и исчезнуть.

В коридоре послышался шум. Габриэль взглянул на часы. У него оставалось еще несколько минут.

— Подумайте о моих словах, Клара. Подумайте о любимом, которого потеряли. Представьте себе, чего он хотел бы для вас. Скажите себе: он со мной рядом, он ждет, что я очнусь. Ваша боль — мука для него. Он хотел бы уйти с легкой душой, но не может. Не может, пока не убедится, что вы способны жить. Согнуться под натиском горя не значит любить. Истинная любовь в том, чтобы встать, оторвать взгляд от бездны, вступить в схватку с пустотой и победить ее. Он хочет, чтобы вы выбрали жизнь.