Шрифт:
Тихий вкрадчивый шорох за спиной.
Он, торопливо нащупывая ладонью — в правом боковом кармане спортивной куртки — чёрный брусок бельгийского метательного ножа, оборачивается.
Качающаяся — чуть-чуть — разноцветная листва декоративного кустарника.
— Кто там прячется? Выходи, гнида позорная…. Ну, долго я буду ждать? Порешу на раз.
— Хр-р-р…. Гав!
— Это ты, Найда? Извини. А я, уж, подумал — чёрт-те что…
Из-за разлапистого куста японской гортензии появляется крупная охотничья собака.
Лайка? Может быть, если рассуждать по-глобальному. Только какая-то откровенно нетипичная. Белая, с редкими жёлто-бисквитными пятнами на боках. Компактная, ладная, лохматая и «шерстяная». Голова мощная и слегка клиновидная. Угольно-чёрный аккуратный нос. Углы рта слегка загибаются, образуя некое подобие ехидно-философской улыбки. Глаза тёмно-коричневые, глубоко посаженные, широко расставленные, немного раскосые, миндалевидной формы. Хвост пышный, гордо закинутый на спину. А, вот, уши какие-то маленькие и слегка закруглённые на концах.
В тёмно-жёлтых собачьих зубах зажата тушка юного лесного зайца.
— Хряп, — кривые зубы разжимаются, и добытый заяц послушно плюхается на землю.
— Молодец ты у меня, — хвалит Олег. — Добытчица. Знатная и умелая.
— Гав! — отзывается собака, мол: — «Сама знаю. Но за доброе словечко — спасибо…».
Найда, она чистокровная самоедка [1] . Три с половиной года назад Митин-старший купил за пять американских долларов лобастого и на удивление хилого щенка — у старого чукчи, на северном плато Корякского нагорья. За прошедшее с того момента время из уродливого «цуцика» настоящая красавица выросла: сильная, отважная и грациозная — до полного умопомрачения.
1
— Самоедская собака — в просторечии самоед или самми, одна из древнейших пород собак. Уже на протяжении трёх тысяч лет является домашним животным северных племён народностей самодийской языковой группы.
Откуда взялся заяц?
Собака уже давно вырыла под кирпичным забором — за пчелиными ульями — тайный лаз. А отец Олега, узнав про это, велел не препятствовать, мол: — «Самоедам без регулярной охоты — никак нельзя. Могут всерьёз затосковать и впасть во фрустрацию. Шерсть, тьфу-тьфу-тьфу, конечно, начнёт вылезать-выпадать, зубы и клыки крошиться в пыль…. Оно нам надо? Не надо, зорька ясная…. А так собака регулярно в тайгу наведывается. Свежим воздухом дышит. Охотится. Добычу приносит: зайчишек, белок и тарбаганов…».
Кто такие — тарбаганы? А это сурки местные, камчатские, упитанные. Их топлёный жир здорово при простудных радикулитах и застарелых артритах помогает…
— Знатный нынче заяц по камчатским лесам и перелескам скачет, — подбирая с недавно подстриженного газона тяжёлую звериную тушку, констатирует Олег. — В том смысле, что упитанный. И шкурка хорошая: гладкая, блестящая и без проплешин. Лето же нынешнее выдалось — просто на загляденье. В меру дождливое, с достаточно тёплыми ночами. Вот, зверьё лесное и взяло своё, по полной и расширенной программе…. Лето тёплое, плодородное и доброе — это хорошо? Ну, как посмотреть, блин горелый. Если с легкомысленной и обывательской точки зрения, то просто замечательно. А если — со стратегической и долгоиграющей? Философия, будучи наукой серьёзной и грамотной, утверждает: — «Если в одном конкретном месте что-то прибывает, то в другом — непременно — убывает…». Следовательно — что? Следовательно, вскоре надо ждать насквозь негативных осенне-зимних сюрпризов — в плане погоды. Не, как по мне — так пусть лучше будет суровая и снежная зима, чем избыточно-дождливая, слякотная и ветреная осень…. Кстати, я тут на рыбалку собрался.
— Гав?
— Куда? Ещё не решил…. Составишь мне компанию?
— Гав! — радостно кивает лохматой головой Найда. — Гав, гав, гав…
Собрался он быстро. Запихал тушку добытого зайца (уже выпотрошенную, без головы и со снятой шкуркой), в полиэтиленовый пакет, а его — в свою очередь — определил в морозильную камеру. Отправил в холодильник куриные яйца и две пузатые керамические крынки с козьим молоком. Накормил Найду говяжьими почками. Наскоро перекусил бутербродами с колбасой, маслом и сыром. Запил бутерброды растворимым кофе без молока и сахара. После этого сложил в наплечную кожаную сумку нехитрую провизию: буханку чёрного хлеба, две банки говяжьей тушёнки, шматок сала, с десяток огурцов, пачку чая, грамм триста фруктовой карамели. Ну, и немного соли, чёрного перца и лаврового листа — для возможной ухи. Вот, собственно, и все сборы.
А как же походная одежда, резиновые сапоги, котелки-кружки и всяческие рыбацкие снасти? Всё это хранилось на речном берегу — в маленьком гараже, выстроенном рядом с лодочным причалом. Очень удобно, знаете ли…
Прихватив сумку с провизией и заперев глухую железную калитку в кирпичном заборе, он шагает направо. Найда, чуть заметно помахивая пышным хвостом-кренделем, семенит рядом.
Тепло, но между деревьями и кустами, растущими вдоль дороги, плавно перемещается лёгкая туманная дымка. Солнышко нерешительно прячется за длинными светло-сизыми облаками.
Навстречу идёт мужчина средних лет, облачённый в пятнистую военную форму без погон. Это Иван Павлов, когда-то начинавший фермерскую карьеру вместе с Михаилом Митиным.
Завидев мальчишку с собакой, мужчина останавливается и нерешительно топчется на месте.
— Привет, дядя Ваня, — здоровается Олег.
— Ага, здравствуй, Олежа. Хорошая сегодня погода, — смущённо бормочет Павлов, а после этого резко разворачивается на девяносто градусов и исчезает в боковом проулке.
— Гав? — удивляется Найда.