Сверкая крупными бриллиантами, Алена подсела к столу и начала что-то пьяно втолковывать племяннице.

— Нервничаешь? — спросил Добрынин, когда они вдвоем с Максимом пошли посмотреть на поле для гольфа. — Да ладно, я бы сам очковал. Ты, главное, мозг не загружай. Не важно, сколько денег, любой бабе одно надо: чтоб ей впендюривали как минимум два раза в неделю, а поначалу лучше каждый день. Самое забавное, что именно от этого они влюбляются как кошки. Чем ты спокойнее, тем больше они заводятся.

— Уж как-нибудь разберусь, — заверил друга Максим.

— Кстати, Жирный на тебя круто в обиде, что его не позвали. Но я поддерживаю, пусть сперва научится основам этикета. Кстати, ты не против, если я прощупаю сестренку? Как ее, Глаша, что ли?

— Почему я должен быть против? — пожал плечами Максим, чувствуя при этом что-то вроде укола ревности. — Хотя, как я понял, ты ее не особо заинтересовал.

— Заметь, то, что женщина говорит, и то, чего она действительно хочет, — это две большие разницы. Кстати, мать у них вообще роскошная, выглядит на тридцать лет. Как думаешь, если ей предложить немного праздника и романтизма?..

Максим выдавил из себя усмешку.

— Да иди ты… к Айболиту.

— Может, по вискарю? — спросил Добрынин. — Принести?

— Давай, — согласился Максим, хотя не собирался пить. Он чувствовал, что хотя бы несколько минут должен побыть один, и пошел мимо столиков к дому.

Лариса, Аркадий Борисович и муж Алены Феликс что-то весело и увлеченно обсуждали. Марьяна настороженно оглядывала гостей и хозяев, отец вертел в руках рюмку. В который раз Максим отметил, что в волосах отца прибавилось седины, и складки возле губ сделались глубже, тогда как Владимир Львович в последние месяцы заметно помолодел. Приближенные проговаривались, что он прошел оздоровительный курс в какой-то швейцарской клинике, сделал подтяжку лица и готовил новую предвыборную программу.

Отец кивнул Максиму, подошел.

— Ну как ты? Счастлив? Прогуляемся?

— Да, все отлично.

— Ну, я рад.

— Тебе, похоже, не особенно нравится? — спросил Максим, примеряясь к его неспешному и твердому шагу.

— Главное, чтобы нравилось тебе.

— Я справлюсь.

Возле небольшого пруда, где плавали два лебедя с подрезанными крыльями, отец остановился.

— Впрочем, для полноценной биографии нужно хотя бы раз жениться на красивой блондинке.

— Она красит волосы, — зачем-то сказал Максим, который сам узнал это, только когда в первый раз увидел Кристину раздетой.

— Значит, она блондинка в глубине души, со всеми вытекающими последствиями.

Максим невольно вспомнил о матери, природные темно-русые волосы которой постепенно сделались ореховыми, затем золотистыми, а в последний год ее жизни белыми и жесткими, как проволока.

— Какие же последствия меня, по-твоему, ожидают?

— Просто будь к ней немного снисходительнее, — произнес отец, помолчав. — В своих ошибках всегда виноваты мы сами, не нужно искать причину в других.

Максима позвали — повара готовились вынести торт, нужно было снова позировать для свадебного альбома, глотать опротивевшее шампанское, целовать молодую жену.

Только часа через полтора он улучил минуту, чтобы подняться в апартаменты новобрачных на втором этаже, зайти в ванную комнату и умыть разгоряченное лицо.

Когда кто-то тихо постучал в дверь, он решил, что это Кристина, но с удивлением обнаружил на пороге Аглаю.

— Ну что, жених, решил сбежать через окно? — спросила она насмешливо. — Можно войти?

Она оглядела пышную атласную постель с тюлевым пологом, походя оторвала от подушки розовый бант, прикрепила к волосам. Уселась на кровать и, продолжая улыбаться, скинула с плеч бретельки платья.

Максим растерялся. Глядя на обнажившиеся тяжелые белые округлые полушария, он попытался сглотнуть сухим горлом, но вместо этого издал какой-то нелепый звук. Его поразило, какой распутной и зрелой казалась ее грудь в сравнении с еще детским лицом. Улыбаясь, она потянулась вперед, взяла его за руки, и он почувствовал ладонями тепло и мягкость чуть влажной на ощупь плоти.

— Неужели настоящие? — спросил он, ощущая наплыв яростного возбуждения.

— А что, не похоже?

— Одевайся и уходи, — потребовал он, отнимая руки.

Но она обхватила его, прижалась, не отпуская. Платье съехало вниз, обнажая ее до пояса.

— Ты же сам хочешь… Можешь делать со мной все.

— Мне не нравятся эти игры, — возразил он, чувствуя, что больше не может сопротивляться ее натиску.

— А мне нравятся.

Она поцеловала его. Рот, такой живой в сравнении с толстыми, словно вареники, губами Кристины, впивался торопливо, горячо и сладко. Максим сжал ее грудь, расстегнул брюки, усадил ее на подлокотник кресла. Она предупредила: