– Грозны слова твои, отче, – надолго замолчав, проронил наконец Николай Сергеевич. – Да мудрости полны великой. Вот… – задумавшись, замолчал он, собираясь с мыслями. Старец не торопил и не перебивал, ожидая, когда гость заговорит. – Вот только как иначе-то быть?

– Хорош вопрос твой, – также помолчав, ответил Сергий. – Будь он до Тохтамыша, так и ответ был бы мой тебе: как есть пустить все. Да только переладилось оно все с тех пор.

– Ты как разумеешь: к добру то? Или к беде?

– Не к добру, – уверенно покачал головой настоятель. – Ох, не к добру. Пути Господни переменив, себя в грех гордыни ввел.

– А крови пролиться не дал?

– А перемерло сколько полоненных, кто считал? А Тохтамышевых посекли сколько? Крови, вишь, пролиться ежели суждено; прольется, да еще и сверх спросится. Дети мы божьи. Несмышленые. А ведь отроков нет-нет, да одергивать надобно бы. Ухи драть, чтобы не натворили чего, – старец замолчал, похоже, выговорившись. Притих и Булыцкий, не зная, что теперь и сказать, а тем паче делать. – Ты, Никола, после победы великой над Тохтамышем благословление мое получил на дела свои, – не спрашивая, прошептал священнослужитель. – Так и иди путем своим, а я помолюсь, чтобы Бог тебе глаза открыл да сердце любовью наполнил.

– А как же грех гордыни?

– Да не твой то грех, а мой, – крестясь, вздохнул отшельник. – Тогда, должно когда было, не остановил, вот и грех мне на душу, отмаливать который до самой смерти.

– Думаешь, тогда не прав был?

– Живи днем сегодняшним; завтра Бог даст день, да пищу даст. А о минувшем печалиться – так и грехом Дьявола дразнить.

– Так научи меня, Сергий, как быть, – про себя проклиная вновь зазвеневший в голове мотивчик «Самары-городка», поинтересовался учитель. – Неможно мне днем сегодняшним жить. Как быть, ежели хоть и попеременилось уже все, а ведаешь, как оно там вывернуться может. Как быть, ежели князь лютует да пороху требует, а серу где взять, так и неведомо мне, а без нее порох какой? Как Бога о помощи просить? Какие молитвы читать?

– Бога по делам мирским тревожить – грех то великий. Богу забота о спасении душ. Так и просить его за душу надобно. А хлеб насущный он и так даст.

– Боязно, – чуть помолчав, проронил Николай Сергеевич.

– Оно завсегда так, да то – по неверию нашему. Подвиг великий – во всем на волю отца нашего небесного положиться, все прочее отринув, да мало кто способен на то. Ты, Никола, не кручинься почем зря, – чуть помолчав, продолжал старец. – Коли было бы потребно, так и прибрал бы он к себе. Ты, Никола, молись. Молись да слушай, что Бог тебе говорит. Хоть и велик Творец, а все одно услышать его – великое дело, – на том и закончился разговор тот.

Дальше провел Сергий гостя да следующих теперь за ним всюду двоих крепких молодчиков, которых отправил Дмитрий Иванович приглядывать за пришельцем, по лазарету где, в разделенных бревенчатыми стенами секциях молчаливые служители ухаживали за мающимися с хворями или ранами людьми; в правой части – мужики да отроки, в левой части – юнцы. Тут же отметил Булыцкий необычайно грамотное распределение пациентов по симптомам и степени тяжести. Так, к примеру, в самой первой секции лежали те, кто свое уже почти откоптил и вот-вот должен был отдать душу Богу. Тут было густо накурено ладаном, а между полатями, на которых метались, неподвижно лежали или громко стонали, через боль пытаясь просить Бога о милости скорой смерти угасающие, бряцая кадилом и напевая монотонные молитвы, ходил священник. В углу располагался клирос, где несколько монахов, нараспев служа молебны, облегчали страдания мающихся. Эту часть секции прошли быстро, дабы не мешать.

Далее – лежали лихорадочные да те, которых с ног свалил жар. Как один, с тряпками на блестящих от выступившего пота лбах, они протяжно стонали, сжигаемые изнутри жаром хвори. Между ними тенями шмыгали служители, то и дело приподнимая головы несчастных, чтобы, приложив к истрескавшимся губам плошки, заставить сделать по нескольку глотков дымящихся отваров.

Потом – пораненные да покалеченные, а за ними – просто оголодавшие.

– Добрый лазарет, – довольно кивнул Булыцкий, когда они вышли из душных, наполненных терпкими запахами пота, ладана да отваров казематов.

– А вот еще, – указывая на десяток добротно срубленных домов. – Люд знатный зачастил; во славу Божью для таких и сладили отдельно.

– Ладно все у тебя, – улыбнулся Булыцкий. – Воздуху бы только свежего поболе, а то смраду в лазарете, – поморщился, вспоминая запах, стоящий в бараке, Булыцкий, – много. Монахи-то не падают от хворей?

– Бывает, – чуть нахмурившись, кивнул настоятель. – Мудрено ли?..

– Ты, Сергий, поделил бы схимников, да через день божий, а пуще, через два направлял сюда. Так, чтобы день за хворыми приглядывать, день или два – в молитвах да от лазарета подале. Вон пусть бы и со знатными. Так оно вернее будет.

– Благодарю тебя, Никола, за поучение, – статно поклонился Сергий.

– А бабы как? – встрепенулся учитель. – Они где?

– Ты, Никола, честь знай! Мужик-то женатый, а ему – баб подавай!

– Не про то я сейчас, – поняв оплошность, поспешил поправиться пожилой человек. – Бабы, что ли, за помощью не обращаются?

– Просят, вестимо, – Радонежский статно кивнул головою. – Только их в соседний монастырь отправляем. Недалече разбился третьего месяца. Там и лазарет еще один справили.