— Что ж они там делают, на работах?

— Говорил, арадром. А ещё какие-то доты чи зоты. Вот так… Наревелась, душу растравила и всё… Очкам обрадовался, как не знаю чему. Говорил, при первой же возможности убегу. Токо куда там ему, от ветра шатается!

— Попросила бы: какой, мол, из него работник? А дома семеро по лавкам, может бы сжалились.

— Кума! И просила, и молила, и на колени падала, да куда там!.. И слухать не хочет. Вот ежли б было чем лапу позолотить! На это клюют. Кой-кому, говорил Митя, посчастило.

— Сторожат немцы?

— Не-е, те боятся и близко подходить — как бы не схватить хворобы. Наши, русские… Откуда токо набралось такой нечисти, вроде до войны усе были патриоты, усе — «слава Сталину!» А вон скоко переметнулось.

— Есть, кума, люди, а есть людишки… Были и, наверно, всегда будут. А ты ещё и скоро управилась!

— Спасибо добрым людям. Их, добрых-то, слава богу, больше.

— Там же эти, как их, черкезы… Они, говорят, русских не жалуют.

— Кто так говорит, тот, по-моему, брешет. Черкезы — не знаю, не видела. А адыгейцы — такие ж люди, как и мы, токо ещё боле бедные. К горю людскому отзывчивые. Догонит, бывало, на двуколке, запряженной осликом, посмотрит и остановится. Объясню, где была и зачем, что видела (это когда уже назад шла) — послушает и говорит: садись, дочка или там мамаша, подвезу малость. И подвезёт до аула, и едой поделится, и платы за ночлег не спросит. Но вругорядь в такую даленю — ни в жисть не решусь отправиться!..

Ванько достал из-под матраса андреевы часы и прошёл на кухню.

— Уж извините, тёть Лиза, я случайно слышал ваш рассказ, — обратился к соседке. — Вы сказали, что если позолотить этим гадам лапу, то дядю Митю могут отпустить. Это, как я понял, — предложить охране что-нибудь дорогостоящее?

— Да, детка, что-нибудь очень ценное. Да где ж его возьмёшь!..

— У меня вот часы золотые. Они, правда, андрюшкины, но его и тёть Веры нет… да если б и были, они бы не пожалели для такого дела. Возьмите. Если он такой слабый, то навряд ли ему удастся убежать… Выздоровеете — может, рискнёте сходить к нему ещё раз.

Елизавета дрожащими руками (судя по навернувшимся слезам — не только от слабости) приняла часы, смотрела на них, словно это было некое чудо невиданное. Может, для неё и действительно невиданное: секундная стрелка, золоченный циферблат с выпуклыми голубыми цифрами, массивный золотой корпус, заморская работа. Только нижняя крышка из белого металла и по ней гравировка: «Саше — от друзей».

Взволнованная неожиданным предложением, женщина не находила слов. Подняв на него влажные глаза, она наконец бессвязно запричитала:

— Отчего ж господь не послал мне тебя раньше!.. Да ежли б знать, что у Вани, — взглянула на куму, — что он даст мне такое сокровище!.. Был бы мой Митя теперь уже дома!.. Но я пойду обязательно, доползу до этого лагеря смерти, живая или мёртвая… Вот токо денёк-другой передохну и отправлюсь. Спасибо тебе, сынок, за всё: и за часы, и за помощь в хозяйстве, и за заботу о детях…

— Ну что вы, тёть Лиза! — перебил её Ванько. — Не стоит благодарности. Успокойтесь! — И он ушёл к себе в комнату.

Ч е г о не упомянула Агафья Никитична в своём недавнем разговоре с Тамарой, так это — что её сестра Матрена уже дважды наведывалась на хутор, и всё из-за Валеры. Не упомянула, чтобы девочка не подумала, будто от них здесь попросту хотят отделаться. А между тем это далеко не так. Малыш разбередил в сердце сестры нерастраченные любовь и нежность, невостребованное материнское чувство — она спала и видела сиротку своим сыночком; ей не терпелось наглядеться на него, снова подержать на руках…

И вот решено было сходить к ней в гости всей семьей.

Из осторожности пошли раздельно: мать с Тамарой кружной дорогой, Ванько с братом — напрямик через станцию.

В этот раз дядя уже не был чужим. Путешествие у него на руках доставляло ему истинное удовольствие, и мальчуган за всю дорогу о сестре и не вспомнил. Поначалу испуганно таращил глазёнки, когда «дада Ванко» подбрасывал его, словно мячик, выше себя, но вскоре понял, что это нисколько не страшно и не опасно; звонко визжал, заливался смехом и требовал повторить «исё».

Тётя, увидев дорогих гостей, расцвела в улыбке, кинулась навстречу.

— Валерочка, моя ж ты рыбка золотая! Ты меня не забыл? — протянула к нему руки. — Ну, иди же ко мне…

Рыбка смотрела настороженно, воздерживалась: мне, дескать, и тут неплохо.

— Не помнишь меня? Ну, скажи, кто я?

— Я тебя помню: ты тётя.

— На маму разве не похожа?

— Мама халосая. У мамы вава…

Ванько заметил, как у тёти сверкнули на глазах слёзы, но она старалась не подавать виду. Говорила всё так же весело-ласково:

— Я тоже буду тебе хорошей мамой. Ну, давай мне ручки!