Федя с Тамарой устроились в кустах дожидаться результатов — в условленном месте неподалёку. В случае перестрелки им сказано было немедленно уходить к тёте.

Втроём подкрались ближе к домику, залегли под кустом. Домик оказался всего лишь будкой непонятного назначения, размером примерно 4х4 с двумя забранными решёткой окнами, за которыми угадывался свет. С расстояния в двадцать метров в бинокль четко видны пропущенные через оконные рамы цветные телефонные провода. Всё говорило за то, что в будке кто-то есть.

Прошло около двух часов — здесь ли ещё Вера? Если здесь, то как она, что с нею сделали — неужели надругались? И тут, похоже, не один… Интересно, заперта ли дверь? Если заперта изнутри — ждать ли, пока кто-нибудь выйдет? Или постучать, а когда откроют, ворваться силой? Эти вопросы беспокоили всё время, пока Борис размалёвывал лица вонючей масляной паклей.

— Сделаем так, — распорядился Ванько, когда было покончено с гримом.

— Ты, Боря, останешься снаружи, будь начеку и действуй, как договорились. Рудик, вот тебе лимонка, — он отвинтил колпачок, вытряхнул кольцо. — Как токо ворвемся внутрь, изготовься и пригрози подорвать, если вздумают кочевряжиться. На какое-то мгновение, сколько б их там не было, они остолбенеют. Остальное сделаю я, сообразуясь с обстановкой. Пошли!

Короткая перебежка — и вот она, дверь. Из-за неё доносится нечёткий мужской голос. Осторожное нажатие — подаётся! В следующее мгновение, как гром среди ясного неба, требование на немецком:

— Встать! Руки за голову! Ну, собаки!

В левой руке кольцо от взрывателя, в правой — граната. Поднята выше головы, чтоб лучше было видно. Без кровинки в лице двое гитлеровцев в форме рядовых, сидевшие за столом с полевыми телефонами, вмиг выполнили требование; с ужасом переводили взгляды с лимонки одного налетчика на пистолет другого. Стоявший возле Веры гестаповец тоже на несколько секунд оторопел, но тут же схватился за кобуру. Схлопотав рукояткой по темени, рухнул на пол.

Придя в себя (надо сказать, обоих в первую минуту бил-таки колотун), Рудик приказал своим подопечным встать лицом к стене, сунул гранату в карман, вооружившись вместо неё пистолетом напарника. Тем временем Ванько, отложив пистолет гестаповца, занялся Верой. Она была жива и невредима, если не считать кровь из носу и красных от побоев щёк. Появление друзей стало и для неё полной неожиданностью, а радость была столь велика, что она не могла вымолвить ни слова.

— Они тебя не покалечили, идти сможешь? — Ванько торопливо разматывал провод, которым по рукам и ногам туго прикрутили её к стулу.

— Смогу… Как же вы меня нашли?

— Скажешь спасибо Тамаре. Что им от тебя нужно? За что сцапали?

— Из-за мониста… которое мне Борька…

Договорить она не успела, так как гестаповец, очнувшись, сделал попытку подняться. Получив тумака по голове, снова обмяк.

— Ладно, расскажешь опосля. Щас Борька отведёт тебя к нашим. — Он снял последние витки провода.

Дверь оставалась распахнутой, и Борис видел всё, что происходило внутри. Едва в дверях показалась Вера, кинулся навстречу.

Резко задребезжал телефон, один из связистов инстинктивно оторвал руки от стены.

— Стоять! — приказал Рудик. — Айн момент! — крикнул в трубку и положил обратно.

— Переведи: если они, раньше чем через полчаса, вздумают выбираться наружу — пристрелим на пороге!

Говоря это, Ванько выдёргивал из трубок и аппаратов шнуры. Поискал глазами оружия — такового не оказалось. Извлек из кобуры запасную обойму, разломил табуретку и, прихватив ножку, кивнул: «смываемся».

Ножку просунули в дверную ручку снаружи, и дверь, открывавшуюся внутрь, открыть стало очень непросто. К этому времени, передав Веру из рук в руки поджидавшим в кустах, вернулся Борис.

— Вытрите лица и возвращайтесь в хутор, — распорядился старшой. — Через путя переходите порознь. А я с полчаса подожду для страховки.

Смеркалось. Через насыпь проскочили благополучно. Кукуруза у станции всё ещё была густой, под её прикрытием без осложнений возвратились домой.

Выяснилось: Борис смастерил из кусочков цветной изоляции «красивое монисто» и преподнёс своей зазнобе. Бдительный связист — это ему, видать, дважды пришлось восстанавливать поврежденную линию — увидев это украшение на шее Веры, сообразил, что к чему. Дорого могла стоить легкомысленность этого поступка… «Ювелиру» пришлось выслушать неприятные, но справедливые слова упрёков.

Вчера на закате многочисленное вороньё, держа путь на ночёвку, устроило в небе неистовую свистопляску. Неудержимая ли радость или, наоборот, чувство обеспокоенности обуяли этих, в общем-то, спокойных и солидных кубанских аборигенов, только они словно взбесились: кувыркались, взмывали вверх-вниз, метались, будто играли в перегонки в малиновых лучах предзакатья, оглашая округу криками. В этот вечер нашим пацанам было не до ворон, а то бы и они поняли: быть назавтра перемене погоды! Выскочив поутру на физзарядку, Ванько был немало удивлён: за ночь ветер сменил направление на обратное. Вчерашние, такие весенне-лёгкие, пушистые облака, развернувшись, сгрудились, помрачнели, набухли свинцовой тяжестью, замедлили ход. Словно стыдились в столь неприглядном виде возвращаться туда, где ими любовались ещё вчера. То и дело срывалась колючая снежная заметь, пронизывающий ветер швырял ею в лицо, шелестел о стены хаты, наметал Туману в будку.