Посмотришь на них — и сразу начинаешь смеяться».

Среди моих хороших знакомых четверо самоубийц. Все почему-то женщины. Одна отравилась, одна повесилась, двое выбросились из окна.

Сойти с ума безвозвратно, либо покончить с собой, в сущности, одно и то же. И то и другое — капитуляция души, только во втором случае она уводит за собой и тело. И то и другое случается, когда недостает больше сил биться о прозрачную стену. Когда понимаешь окончательно, что прочность ее беспредельна.

— Бог никому не дает сверх сил, — убеждала меня, уговаривая креститься, моя воцерковленная подруга. Кажется, цитируя кого-то из апостолов.

— А как же самоубийцы?

— Они отвернулись от Бога. Они не молились ему.

— Откуда ты знаешь?!

Откуда вы знаете, праведные и пропахшие ладанам, о чем думает и кому молится человек за пару минут до последнего шага? (Правильная моя подруга ушла в монахини и стала настоятельницей монастыря в Португалии, и с ней теперь не поспоришь. Но и прежде спорить с ней было бессмысленно.) Вы же не можете оказаться внутри его вселенной, увидеть то, что видит он: полную тьму вокруг, без просвета, — ощутить, в окончательный раз, преграду, которую не сломать, не умолить, не расплавить.

Почему одна женщина, теряя единственного сына, пройдя через боль и слезы, находит утешение в группе таких же родителей, либо у алтаря? А другая, точно так же теряя такого же единственного ребенка, сходит с ума, либо долго, многие годы умирает с проклятием на губах. «А что, если Бог существует? — Тогда он садист» (цитата из фильма на эту тему). В чем разница между ними? Вторая любит свое дитя больше? Или первая больше угодна Богу, поскольку молилась и доверяла Ему?..

Спросите статистику: верующие и атеисты, романтики и люди земные — сходят с ума, кончают с собой с одинаковой частотой.

Почему один человек, отсидев в тюрьме по ложному обвинению четверть века, сохраняет на старости лет способность радоваться хорошей погоде, смешному зверьку, улыбке ребенка? А другой, внешне благополучный, талантливый, признанный, любимый друзьями и женщинами, разбивает голову об асфальт, ибо больше не может, не может.

Рок — иное название для той же стены.

Царь Эдип, чью историю мы знаем со школы, выколол себе глаза пряжкой от плаща, не столько ужаснувшись содеянному, сколько не захотев больше глядеть на мир, в котором совсем нет свободы и очень много издевки.

«Рок — не вмещенный Бог», — сказала мне старая мудрая женщина, проводящая дни в молитвах и медитациях. Пусть так. Тогда это еще и невозможность вместить Бога. Это та меловая черта, которой Бог отделил себя от чужих, нечистых, прОклятых.

Впрочем, что я! Конечно же, не Он провел эту черту, а его антипод: черное крыло, белые зрачки. Он лишь попустил. Как сочетается бесконечное милосердие с попущением злу, вопрос риторический. Попустил, поскольку счел нужным. Господь всемилостив, конечно же, а рок, меловая черта, камера пыток без права амнистии — это не к Нему.

Если допустить к себе мысль, что Бог не всемилостив, зачем и чем тогда жить? Если Он не всемилостив, нужно совершить единственное — убить себя. (Возродиться вновь в следующем воплощении, ступенью ниже, и опять убить, как можно сильнее, уничтожить, растереть в прах… и опять возродиться, и снова убить, еще и еще, и еще… пока не спустишься к самому низу эволюционной громады, не станешь бесчувственным камнем.) Если Бог не всемилостив, это может вынести только камень.

Ни один великий писатель, знаменитый философ, продвинутый гуру не ответит мне, что должен сделать человек, осознавший себя за меловой чертой. За стеной. Не посоветует, каким образом — пробить, прорвать, вырваться.

Все советы, все учения, все мудрые светлые книги написаны для тех, кто с той стороны черты. Кто не проклят.

Один из героев русского классика Достоевского кричал в упоении: «Мира этого не приемлю! Возвращаю свой билет Творцу!» Русская же гениальная поэтесса вторила ему: «Пора, пора, пора вернуть Творцу билет». И вернула — как ей казалось — с помощью петли из грубой веревки и мыла.

Но это иллюзия: вернуть билет невозможно. Его не сбыть с рук, не перепродать, не разорвать — прикован к существованию, как Сизиф, Тантал, нереиды к своим камням и кувшинам, приговорен к меловой черте, к прозрачной стене, и сколько ни убивай себя — всё бесполезно. «Шоу должно продолжаться!» (Если только не покончить с собой тысячу раз и не превратиться в камень. Но ведь уже на стадии зверя потеряешь нить мысли, сюжет отчаянья, уже на стадии собаки разучишься убивать себя (дельфины и киты — те еще могут), разучишься приводить приговор в исполнение, и тогда что — снова медленно ползти вверх, жмурясь от вечного солнца, морщась от вгрызающихся в плоть паразитов?..)

Похоже на то, что кармические концлагеря устроены по типу советских исправительно-трудовых колоний: за несерьезный грех юности человек получает срок, во время которого ему ломают тело и душу, и, выйдя — озлобленным, разуверившимся — он грешит гораздо сильнее, и снова получает срок, более долгий и суровый, в колонии строгого режима, и снова выходит…

Дурная бесконечность нисхождения в ад.

Несчетное число угрюмых песен, словно едкая пена, бьются о подножье стены. Пытаются подточить, расшатать по невидимым камушкам, разъесть своим ядом и горечью.