И сейчас, как и годы назад, первоначальный прыжок в прозрачный Океан абсолютной истины сменилось рябью сомнений.

Ну, хорошо. Я, Норди, несчастный неврастеник и неудачник тридцати семи лет — одно целое с Марой, гениальной, похотливой, коварной, безжалостной. С Юдит — умненькой, амбициозной, доведенной сукой-судьбой до последних пределов отчаянья. С увертливой сухой лисой Логгом. С загадочной, размашистой (как полагается ей по крови) русско-сибирской душой Джекоба. С высоким безумцем Ницем. С молчаливым соседом-ирландцем, без жалоб и нытья отправившимся в бессрочную командировку, не успев приоткрыться хоть немного.

Надо начинать с малого круга. С ближнего круга. Кто такой ближний? Если вспомнить поучения Христа, это тот, кому есть до тебя дело. Я есть они. Между нами не существует реальных границ — только иллюзорные. Мы все волны одного Океана, вибрации одного Космоса. Идеи и страсти одного Создателя.

Разве не об этом сон Юдит, в котором ее пронзила боль, когда ее отцу выворачивали руку?

И почему меня так коробит от мысли быть единым, глубоко в корнях, с тем, кто мне неприятен? Это неправильно, неумно. Если ты ненавидел кого-то в жизни, хоть раз (а я ненавидел, и не раз, и жарче всего своего единственного ребенка), значит, в тебе одна кровь со страстно-мстительной Марой. Вы близки, как сиамские близнецы. Если благоговел перед великими, перечитывал и цитировал — старик Ниц твой кровный братишка. Если доходил до ручки, до кромешной тьмы, проклиная мироздание и родителей, нагрузивших мукой бытия — чем отличаешься ты от несчастной раздавленной Юдит?..

Когда спускался вниз, ноги подкашивались, словно пару часов ворочал не мозгами, а мускулами, катя в гору камень, подобно Сизифу. Приходилось хвататься за стволы и ветви, чтобы не полететь кубарем. Голова шумела, сердце бухало, как корабельная рында.

Как это просто, Господи. Как ясно и просто. Я есть Ты.

Я есть ты.

Если хоть раз в жизни упивался чувством власти (а разве такого не было, когда учил жизни жену, пока она не сбежала, или наказывал дочку, когда она была крохой?), мой корневой исток един с истоками великих планетарных диктаторов, будь то Гитлер, Пол Пот или Джугашвили.

Кислотные трипы закончились. Роу объявил, что теперь мы займемся исследованием эмоций. Астральное тело изучено совсем мало, а ведь оно является основным для девяти десятых человечества.

Эмоции? Почему бы и нет. Я потерял надежду узнать подробности своих прошлых воплощений, поэтому расстался с трипами без сожалений. И, придя на первый эксперимент новой тематики, ощущал воодушевление и бодрый исследовательский настрой.

Который мне жестоко обломали (как выразилась бы моя дочь-неформалка).

Меня посадили в небольшую комнату, разделенную пополам толстым стеклом. За стеклом, проницаемым, как я понял, лишь в одну сторону, находился стол, за которым сидел молодой мужчина. Лицо ничем не примечательное, смутно знакомое: кажется, один из посыльных. Перед ним находилась большая кастрюля, закрытая крышкой. Инструкция простая: наблюдать за мужчиной, не шевелясь, не вставая, не издавая каких-либо звуков. Ни в коем случае не отворачиваться и не закрывать глаз. Проще некуда.

Как только дверь за мной закрылась, мужчина за стеклом поднял крышку и принялся поглощать, зачерпывая руками и чавкая, ее содержимое. То, что он ел, было похоже на кашу — по цвету и консистенции, но кашей не являлось. Густой отвратительный запах, ударивший мне в ноздри, свидетельствовал, что в кастрюле находилась не еда, но ей противоположное: то, что нормальный человек не поглощает, но извергает.

В шоке я наблюдал за выражением лица извращенца: грубое удовольствие, азарт, энергичная работа челюстей. Если б не запах, полное впечатление, что не евший сутки субъект утоляет голод непрезентабельной, зато обильной пищей.

Дольше семи секунд меня не хватило: чтобы подавить нахлынувшую рвоту, крепко зажмурился и отвернулся. Плевать на инструкции — главное, сохранить лицо. Не увеличивать грязи, отзеркаливая происходящее за стеклом.

Впрочем, отключенное зрение сполна компенсировалось слухом — чавканье, утробное рычание не стихало — и, главное, обонянием. Я заткнул нос и принялся дышать ртом — только это и спасло, позволило продержаться те несколько минут, что длился эксперимент.

— Плохо, плохо, на двоечку с минусом, — укоризненно выговаривал мне Роу, шевеля паучьим пальчиком у моего лица. — Нарушили все инструкции, какие только можно. От вас, Норди, я такого не ждал. Что же вы за исследователь, если не можете потерпеть несколько минут ради науки, ради нового знания?

— У вас крепкий желудок, завидую! — Джекоб протянул мне чистый носовой платок и стакан. Видимо, я пребывал еще в тисках шока и не понимал, что делать с этими предметами, поскольку он объяснил со смешком: — Воду выпейте, а платком оботрите лицо от пота.

Я послушно проделал и то и другое. Стало полегче. Огляделся: узкая комната с длинным столом (как я здесь очутился, память не сохранила), за которым, кроме доктора и русского, восседала Маро. Она демонстративно не смотрела в мою сторону, что-то записывая на листке бумаги. На большом мониторе виднелась комната, из которой меня вывели только что. (Комната пыток, узилище унижений.) Сейчас она была пуста: ни мужчины, ни тошнотворной кастрюли.