— Не буду я ничего копать! Меня чуть не вытошнило — благодарю за изысканную фантазию, верно, долго придумывали? — но по сравнению с потерявшим семью беднягой или унижением Дины, то было лишь милой шуткой. Хоть бы извинились перед ними, господа креативщики!

— Мне не нужно никаких извинений! — испуганно запротестовала Дина. (Она переодела юбку на точно такую же, по этой причине опоздав на обсуждение на десять минут.) — Я рада оказаться полезной, хоть в чем-то. Мои неприятные переживания и рядом не стоят с грандиозностью темы, над которой нам всем повезло работать.

— Уймитесь, Норди, — недовольно пробурчал Джекоб. — А лучше подите погуляйте. Всем будет полезнее, если вы сейчас нас покинете.

Дина энергично закивала:

— И научной истине прежде всего!

— И пойду, — я резко поднялся с места. — Искупаюсь! Надеюсь, океанские волны помогут мне смыть тошноту.

Конечно, в ледяную воду я не полез. Но прибрежный ветерок охладил и слегка утихомирил. Поэтому, когда час спустя ко мне присоединился Джекоб (обсуждение на этот раз оказалось коротким), беседа потекла на значительно более низком градусе.

— Вы заметили, Джекоб, с каким лицом наблюдала Мара за рыдавшим мужчиной, за потерявшей лицо Диной? Ноздри дрожат, пальцы вибрируют, словно у охотящейся крупной кошки.

— Охота за истиной — увлекательное занятие, братец вы мой.

— Какое отношение имеют эмоции к аннигиляции души?

— Никакого. Мара занимается несколькими проблемами одновременно. Эмоции, точнее, техника управления ими — ее любимый конек. Чистые, беспримесные эмоции — словно краски радуги или ноты. Семь красок, семь нот, семь основных эмоций.

— Какая седьмая? — спросил я, перебрав в уме все известные (страх, гнев, горе, отвращение, радость, удивление).

— Седьмую она надеется создать, синтезировать.

— Ну, и занималась бы только эмоциями. Нет, подавай ей аннигиляцию! Познать истину — для того чтобы управлять, унижать, уничтожать. Неужели ее одаренность, ладно, пусть даже гениальность, дают на это право?

— Вопрос вопросов! — Русский коротко рассмеялся. — «Тварь ли я дрожащая, или право имею?»

— Что, простите?

— Все забываю, что вы не знакомы с великой русской литературой. (В отличие от умницы-Юдит.) Хотя Достоевский, батенька, принадлежит уже мировой культуре.

Я промолчал. Не дождавшись сокрушенных междометий, Джекоб продолжил:

— Этим вопросом писатель задается в своем романе «Преступление и наказание». Главный герой, студент, умница и благородное сердце, размышляет, вправе ли он убить никчемную и злую старушонку-процентщицу, чтобы на ее деньги потом сотворить много добра.

— И как решает этот вопрос писатель?

— Однозначно: нет. Никто не вправе отнимать жизнь, даже у столь презренных и бесполезных существ.

— Книгу я не читал, но об этой дилемме наслышан. Судя по вашей интонации и лукавому выражению глаз, вы не согласны со своим национальным, простите, общемировым гением?

Джекоб покосился на меня, пытаясь определить, содержится ли в вопросе ирония, или одно простодушное любопытство.

— Не согласен. Встречаются и имеющие право. Но это не полководцы вроде Наполеона или Александра Великого, и даже не гении вроде самого Федора Михайловича.

— А кто же?

— А вот послушайте-ка одну хасидскую притчу. (Хасиды, чтоб вы знали, это ответвление от иудаизма. Ребята с немалым налетом снобизма, но в некоторых вещах весьма мудрые.)

— О хасидах наслышан.

— Это отрадно. Так вот, как-то раби (запамятовал имя) начал свой урок такими словами: «Знаете ли вы, дети мои, правила игры в шашки?» Кто-то из учеников покивал, кто-то замотал головой, но все промолчали. «Так вот, — продолжил учитель, — правила эти просты. Пешка ходит только вперед и за один раз проходит только одну клетку. Но, дойдя до края доски, она становится дамкой. Дамка же ходит в любую сторону и с любым количеством клеток за раз».

— Ну? — не выдержал я, поскольку Джекоб умолк, поглядывая на меня со значением и пощипывая бороду. — Какой смысл повторения всем известных правил игры в шашки?

— А вы подумайте.

Я послушно подумал.

— А-а…

— Дошло?

— А где критерии того, что ты дошел до края доски?

Русский молча пожал плечами.

— Так вы… так вы считаете, что Мара прошла в дамки и оттого может творить всё, что ей вздумается? Унижать, разрушать, убивать?

— Боже мой, Норди, при чем тут Мара?