Шрифт:
За прошедшее время Ведома хорошо выучила окрестный лес и легко находила в нем дорогу. Темноты и зарослей она не боялась. Беспокоило другое: до свинческого жальника довольно далеко, она дойдет туда только к утру, а захочет ли Рагнора говорить с ней перед самым рассветом? Или придется прятаться где-нибудь и ждать следующей ночи? Но что, если Равдан, обнаружив исчезновение жены, поймет, куда она пошла, и пустится следом?
Он будет прав, если рассердится. Но Ведома знала: он не позволил бы ей того, что она задумала. А оставаться на месте больше не было сил. Ее сердце разорвется от мыслей о матери, если она не придумает средства уберечь хотя бы ее. Что бы там ни говорили – Ведома не могла остаться равнодушной к бедам родной семьи, пусть и ушла оттуда «убегом», разорвав связи. И, может быть, сострадание мучило ее так сильно именно потому, что она так нехорошо ушла от родных.
Если она, Ведома, так нужна бабке, то пусть заберет! Как она будет жить, зная, что загубила и Прияну, и мать? Только бы Рагнора согласилась ей ответить!
Скользя по мерзлой грязи кожаными подошвами черевьев, Ведома торопилась через лес. Дождь не мешал ей – напротив, помогал настроиться на нужный лад. В темноте Закрадный мир казался ближе, и она ощущала его дыхание совсем рядом. Иной раз чудилось, будто она уже вошла в него и теперь ей так же просто позвать умершую бабку, как любой женщине легко окликнуть другую через оконце избы. Ноги уже закоченели, Ведома мерзла, но не обращала внимания. Душа ее была в таком напряжении, что нужды тела ее не задевали.
Конечно, Рагнора будет с ней говорить! Ведь она уже не первый месяц постоянно приходит в избу к живым родичам. Ее видит мать, отец, наверняка и другие люди тоже. Округа уже была полна разговоров об этом, и создавалось впечатление, что мертвую старуху видел чуть ли не весь Свинческ. И уж само собой, Рагнора ответит той, с кем на самом деле хотела поговорить все это время!
Два или три раза, когда уже не держали ноги, Ведома присаживалась отдохнуть на поваленные стволы. А посидев немного, поправляла повой, отряхивала верхний платок от капель влаги и продолжала путь. Мысленно она разговаривала то с Рагнорой, то с матерью, то с Прияной, то с Уксиней. Безотчетно переставляла ноги, уже гудящие от ходьбы по комьям мерзлой грязи, и ей казалось, что эти призрачные женщины кружат вокруг нее хороводом, каждая внушает что-то свое, но их голоса сливаются с шумом ветра.
Вот наконец и знакомые шапки курганов. Ведома видела их почти отчетливо, потому что тусклый осенний рассвет уже стоял на пороге. Но ей мерещилось, будто она видит их каким-то иным зрением – тем самым, которым северные кудесницы-сейдконы видят призванных духов. И каждый темный бугор земли казался домом, в котором кто-то живет, и сквозь толщу склона она словно бы различала мерцающий внутри огонек.
Вот она – могила колдуньи Рагноры. Ведома хорошо помнила это место – ведь она участвовала во всех обрядах при погребении бабки. Они здесь, обе под одним земляным одеялом – Рагнора и Прияна…
Медленно Ведома подошла и остановилась с того края, где видна была недавно перекопанная земля. Сестра совсем близко. Ведома наклонилась и погладила озябшей ладонью покрытую изморозью землю – будто светловолосую головку своей сестры.
– Приянка! – шепнула она пересохшим горлом. – Слышишь меня? Я пришла!
– Йотуна мать! Она пришла!
Дагмунд вгляделся сквозь полутьму, потер глаза, потом отчаянно пихнул локтем задремавшего Головню. И одновременно зажал ему рот.
– Тише! Не вякай! Она здесь!
Головня приподнялся и выпучил глаза: чего ты, дескать? Но послушно смолчал.
– Пришла она, говорю! – горячо зашептал Дагмунд. – Клянусь тебе, вон она!
– Йотуна мать пришла? – опасливо уточнил Головня.
Ничего удивительного. Ночное поле погребений – самое подходящее место для всякой нечисти.
Головня высунулся из овражка. Уже дней сорок, почти с тех пор как пошли слухи о болезни княгини, каждую ночь пять хирдманов Сверкера всю ночь несли дозор на погребальном поле. Отсюда хорошо была видна могила Рагноры, но овражек не привлекал внимания. А в темноте и вовсе не разглядишь. Ночь за ночью хирдманы, проклиная судьбу, мерзли и мокли осенними ночами в открытом поле среди могил, дожидаясь, пока княжна-беглянка придет навестить покойную бабку. А Грим даже шалашик не разрешил соорудить: если «дичь», которую они сторожат, увидит что-то необычное, то ускользнет уже навсегда. Покрыть овражек жердями и листвой и то не дал, старый йотун!
Здесь, в овражке, Хадди с Кучерявым встретили первый снег. Князь обещал гривну серебра тому дозору, который дождется и поймает наконец его дочь, поэтому парни глядели в оба и дремали по очереди, прикрывшись толстыми шерстяными плащами от осенней сырости и промозглого холода. А днем гуляли по причалу, рассказывая всякие ужасы про мертвую колдунью. Ведь чем шире эти слухи разойдутся, тем вероятнее, что они достигнут княжны, и тем быстрее она придет.
– А точно она? – Головня толкнул Одо, но тот уже и сам приподнялся, расслышав их горячий шепот.
– Кому еще здесь быть в такую пору?
– Может, мара какая… Или эта… сама… вылезла…
Головня был здоровый мужик, храбрый в сражении, но трусоватый по части всякой нежити.
– Это она! – подтвердил и Одо. – Слава асам! И Велесу тоже! Только не упустите, парни! – взмолился он. – Я больше не могу тут сидеть по ночам, все на свете уже чуть не отморозил!
– Не упустим! – заверил Дагмунд. – Давай, вы вдвоем справа, я слева, Гери – с той стороны, а Брюхо пусть тут ждет. Гривна наша! О добрые асы! С меня ягненок, если этот мрак закончится!