Роза Гарифуллина, все говорят, безотказной была работницей. Сколько званых вечеров она обслуживала, сколько приняла «в дар» вина… Да и как откажешься — обидишь щедрого человека. А коль приняла, так не в магазин же тащить обратно… Оправдать саму себя легко: «с устатку». Вечерняя бутылка сильнее дневной воспитательной работы профсоюза и администрации. Она, воспитательная работа, может, и полезна, да кто ее любит… А водка, конечно, жидкость вредная, но помогает забыть дневные неприятности.

Розу отстранили от обслуживания званых вечеров — не помогло. Убеждали, предупреждали — безуспешно. Ее уволили. Из семьи сама ушла, ей надоела нервотрепка, постоянное чувство вины.

Инспектору гороно Рухлинскому ничего не оставалось, как поддержать иск Ханифа Гарифуллина.

Лишение родительских прав — крайняя мера. Последнее средство спасти ребенка, когда не осталось надежды спасти взрослых.

В большинстве случаев суд вынужден лишать прав женщину, мать — «неблагополучные» отцы исчезают из семьи «по собственному желанию», от отцовских прав отрекаются добровольно, только алименты платят порой принудительно.

Но «неблагополучные» матери, едва дойдет до суда, всеми средствами — рыданиями, обещаниями, ложью — стремятся сохранить детей при себе: давно махнув рукой на обязанности, они не желают упускать многие права, предоставленные государством матери и ребенку.

На этот раз дело выглядело несколько необычно. Во-первых, лишения родительских прав требовал муж. В этом отношении дочерям «повезло», если можно говорить о везении при крушении семьи: девочки оставались с отцом, в отчем доме, из которого мама и так уже ушла.

Во-вторых, все свидетели, все единодушно давали показания в пользу истца, Ханифа Гарифуллина. Защищали Розу только две ее сестры, и то скорее из чувства родства, чем справедливости.

Акт инспектора гороно, характеристики с прежней и новой работы Розы тоже репутацию ее не украшали. Словом, все материалы подтверждали: муж прав в своих претензиях.

Но суд разбирался не в распрях мужа и жены, этим займется, если Гарифуллины сочтут нужным, другой суд — при бракоразводном процессе. А сейчас самое основное — что лучше для детей: мама, хоть и пьющая, или совсем без мамы? Больной этот вопрос не решить без самих девочек, как ни жаль их тревожить судебным расспросом.

Старшая дочь в ее семнадцать лет судит высшей мерой:

— Лучше обойдемся без матери, или пусть другая женщина матерью нам будет, чем так жить, как мы жили…

Суровые слова. А в глазах девушки копятся слезинки, вздрагивают губы — от обиды или от жалости к маме?

В зале тишина. Соседи, свидетели, в большинстве женщины, знают, что не от черствости родилось это отречение — от жажды покоя в доме. Вздыхают женщины, комкают платочки…

Спросили младшую, тринадцатилетнюю школьницу. В тишине зала еле слышен тонкий голосок:

— Мама меня не любит…

И — все. Девочка стояла и плакала. Не обвиняла, не упрекала маму. Только горечь, боль, несчастье: «Мама меня не любит…»

Плачут женщины в зале. Повлажнели глаза у заседателей. И сама Людмила Никифоровна, невозмутимая на процессах судья Руденко, с трудом отрывает взгляд от тонкой папки «дела».

Только один человек в зале хранит хладнокровие — ответчица Роза Гарифуллина. Все такая же аккуратная, чистенькая женщина, непохожая на виноватую, смотрела, слушала, отвечала на вопросы, подавала реплики, словно все это ее не очень-то касалось.

Квартира? Не нужна ей квартира. Дочери? Не хотят — как хотят, пусть с отцом живут. Но ей, Розе, пусть тогда отдадут автомашину. Люди в зале возмутились такой меной: дочерей — на машину! А она ничего постыдного в том не находила и все настаивала: отдайте машину, и никаких претензий больше не будет.

Такое ее поведение казалось странным, противоестественным: в конце концов не так уж и давно сделалась Роза рабыней выпивки, даже вот опрятность сохранила пока. Женщина в вполне приличной форме — когда успела утратить духовное содержание? Видно, не напрасно предупреждают врачи: женский алкоголизм протекает более злокачественно, чем мужской.

Суд лишил Розу родительских прав. А машину ей так и не «присудили». И это наконец вывело ее из состояния равнодушия, Роза обиделась, пообещала, уходя, что будет жаловаться «выше». Она ушла, не взглянув на мужа, на дочерей. Ушла, так и не поняв, что потеряла все, что наполняет смыслом жизнь женщины, и как она несчастна теперь.

А судье Людмиле Никифоровне Руденко плохо спалось в ту ночь, все помнились и жгли горькие слова девочки: «Мама меня не любит…»

Зима выдалась не очень снежная, поэтому на городские площади снег привозили откуда-то на самосвалах, и молодые парни, наверное, студенты-художники, деловито командовали шоферам и бульдозеристам, куда снег сваливать, куда подгребать. Кое-где эти «дед-морозы скульпторы» уже воздвигали ледяные башни, вылепливали добродушных зверюшек. Ребятня азартно помогала им. Расторопные домоуправляющие устанавливали во дворах елки, в городские «производственные» запахи вливался тонкий смолистый лесной аромат, напоминая людям; до Нового года остались считанные деньки. И люди торопились, готовились.