— Кто другие, например, нарушают?

— Не знаю, вы глядите — кто, вы на то поставлены.

— Вам оказали доверие, направили на стройку народного хозяйства. Вы доверия не оправдали. Как же так, а? Почему, находясь на стройке, допустили новое нарушение?

— Ничего не допускал, другие больше…

— Не о других, а о вас разговор. Вот расскажите, почему вас вернули в колонию?

— Почему, почему… Пьяный был, машину брал…

— Точнее сказать, угнали чужую машину. С какой целью?

— Ни с какой ни с целью… Говорю, пьяный был, на вокзале спал. Проснулся, гляжу — время много, на поверку бежать надо. С вокзала выходил, машину брал…

Габдрахманов смотрит на дверь: и чего начальник тут держит, «резину тянет»?..

— Сколько вас было, когда машину угоняли?

— Сколько, сколько… Ну, двое.

— Кто еще?

— Мишка. Фамилию не знаю.

— Саманюк?

— Не знаю.

Загаев разложил на столе четыре фотографии.

— Посмотрите, Габдрахманов, кто из них ваш соучастник?

Габдрахманов что-то заподозрил. Перестал торопиться, переключился на «ленивое равнодушие», вытянул шею к фотографиям.

— Вот, наверно.

— Как — наверно? Узнаете соучастника или нет?

— Ну, он. Дальше чего?

— Дальше вы сами расскажите.

— Про чего?

Загаев перебирал бумаги в папке, с вопросами медлил. Габдрахманов еще раз, повнимательнее пригляделся к снимку. Мишка Саманюк на фотке глядит фраером, в костюмчике, при галстучке, морда сытая, довольная. Габдрахманов засопел, толстым пальцем отодвинул снимок. В обезьяньих глазках — зависть.

Загаев нашел в папке нужный лист и снова завел разговор с осужденным. На допрос это не походило.

— Я следователь из Харьковской областной прокуратуры, моя фамилия Загаев.

Осужденный пожал плечами: мол, мне-то что.

— Габдрахманов, меня интересуют кое-какие старые дела. Так что расскажите поподробнее, как там у вас получилось с угоном машины?

— Как получилось… Плохо получилось.

— А вы думали, будет все прекрасно?

— Ничего не думали. Пьяные были. В общежитие быстро ехать хотели. Бензин кончился — без горючего как поедешь? Совсем мало горючего было. Машину бросали, пешком бежали.

Теперь Габдрахманов не торопился, не сердился, объяснял старательно, чтобы гражданин следователь понял: совсем мало бензину было, куда поедешь…

— Кто вел машину?

— Ну, я вел.

— За город выезжали?

— За городом — что делать? В общежитие очень быстро ехать хотели.

— Как автоинспекция догадалась, что машину именно вы угнали?

— Мимо магазина ехали, там большой фонарь, сторож узнал, на другой день милиции говорил.

— Он вас и раньше знал, тот сторож?

— Знал, наверно.

Совсем другим стал Габдрахманов, смирным, осторожно-покладистым. Рассказывал охотно, гражданина следователя взглядом не кусал. Когда следователь поднял от бумаг голову и взглянул на него, Габдрахманов даже изобразил подобие улыбки на синих губах: спрашивайте, гражданин начальник, я честный, все расскажу… С минуту они смотрели друг на друга, два худощавых человека одного примерно возраста. У Загаева в волнистых волосах седина. В колючем ежике Габдрахманова тоже. От разных тревог у них седина… На переносице осужденного напряглись глубокие морщины — что сейчас спросит следователь? Что-то важное спросит…

— Вы ездили той ночью в поселок Малиниху?

Дрогнула улыбка на синих губах.

— Какой поселок, гражданин начальник! Говорю, совсем мало горючего было!

— Успокойтесь, Габдрахманов. В ту ночь в поселке Малиниха совершена была крупная кража. Можете вы что-нибудь рассказать об этой краже?

— Никакой Малинихи не знаю! Никогда там не был!

— Если не были, тогда, конечно, и рассказывать нечего.

— Нечего, гражданин начальник.

Осужденный усмехнулся искренне. Какой чудак гражданин следователь, совсем глупый. Из Харькова приехал спрашивать Габдрахманова про кражу в Малинихе! Чудак!

— Можете идти, Габдрахманов.

— До свиданья, гражданин начальник.

Осужденный встал, аккуратно надел матерчатую фуражку, пошел. И на порог уж вступил, за дверную ручку взялся, но окликнул его Загаев:

— А хотите знать, сколько там, в малинихинском сейфе, денег было?

Габдрахманов проворчал:

— Мне какое дело… — Но не утерпел все же: — Ну? Сколько?

— А было там около двенадцати тысяч.

Верхняя губа Габдрахманова приподнялась, обнажив желтые от крепкого чая крупные зубы. Должно быть, ему здорово хотелось ругнуться, а нельзя при начальстве-то. Он мотнул головой, изобразил опять ухмылку.