— Это невозможно даже в Волочаровске, — согласился оператор. — Тот человек умер бы от одышки.

— А если за машиной бежал вампир? — корреспондентка пошевелила свой начес, готовясь предстать в кадре во всей красе. — Вампиры быстро бегают.

— Толстых вампиров не бывает, — Юрий спас положение.

— Это, я вам скажу, не доказано, — разошелся свидетель. — Мой товарищ по рыбалке, Колька Колончук… рассказывал мне, что в октябре какой-то здоровенный толстяк разломал его голубятню, вломился в дом, выбил два окна и порушил дорогую мебель… Возьмите на заметку, описание совпадает. Ищите толстяка!

— Наверное, это был толстый Карлсон, — Юрий постарался превратить напряженный разговор со свидетелем в фарс. — Вы у него пропеллера не видели?

— Мы не можем выпустить в эфир несусветную дурь, — корреспондентка отозвала оператора. — Мало ли что кому по пьяни померещилось… Сделаем стендап на фоне дальнего скопления машин, потом подъедем ближе и поговорим с начальником полиции, хозяйкой мясокомбината и ее начальником охраны.

Юрий Шмыгин вновь опередил конкурентов. Журналист нашел возле полицейского оцепления подходящего под свидетельское описание толстяка и посоветовал ему спрятаться от телевизионщиков.

Лиза не согласилась присутствовать в качестве понятой при обыске дома Яматори. На ней сказалось душевное переутомление. Придя домой, она не села обедать, а прямиком отправилась в свою комнату. Я тоже не стал есть, аппетит пропал вместе с более-менее сносным настроением. Сам не понимая, зачем, я как загипнотизированный поднялся на второй этаж.

Дверь в спальню Лизы я открыл без спроса. Девушка сидела на кровати, нервно теребя поясок цветастого халата.

Комната была декорирована в бежевых и коричневых тонах. Богатая лепниной мебель ручной работы была небрежно отделана под старину — мастера неровными мазками размазали смесь серой и золотистой краски по древесине… Напрасно они решили, что это выглядит благородно.

— Как ты себя чувствуешь, лапонька? — я не осмелился присесть рядом с Лизой.

— Лучше бы спросил, кем я себя чувствую, — девушка взглянула на меня как волчица на косулю. — И я бы ответила, что чувствую себя хозяйкой двух неуправляемых алабаев, которые вот-вот сорвутся с поводка и кого-нибудь сожрут. При этом я понимаю, что должна либо научиться их контролировать, либо отвезти их в ветклинику на усыпление. Первое у меня плохо получается, второе отметаю из жалости. Но я же не госпожа Ливкина. Я не могу допустить, чтобы пострадали невинные люди. Так что мне делать? Как выйти из идиотской ситуации?

— Тебе всего-то надобно понять, что все не так уж плохо, — я дал ей осторожный совет.

— Да! Все могло быть хуже, если бы ты насмерть загрыз журналиста, а Сатибо пристрелил бы на поле начальника УВД. Вам есть к чему стремиться. Валяйте… Без меня.

— Лизонька, прости, — я поднял ее за руку с кровати.

— За что ты просишь прощения? За нападение на журналиста, или за то, что разорвал шею игрушечному тигренку? Я видела игрушку в комнате забытых вещей. Не говори, что Кампай научился вскрывать замки. А сегодня я еще узнала, что ты, оказывается, терроризировал хозяев кафешки «Зайди Попробуй». Они написали заявление в полицию.

— Хозяева ресторации преувеличивают. Я их ничем не беспокоил. Изредка заходил к ним чайку попить и поболтать. Василий — мой земляк.

— Знаю я твои чаи… — Лиза отвернулась как от пощечины. — Тиша, скажи честно, и покончим с этим раз и навсегда. Ты не в состоянии себя контролировать? Да?

— Лапушка, в последнее время я действительно стал сам не свой… Все от любви.

Я испугался сказанному. Призрак Лаврентия всецело овладел моей душой и диктовал, как действовать, что говорить.

Моя рука опустилась на спину девушки и медлительным слизняком поползла вниз.

— От любви к человеческой крови? — голос Лизы сделался тверже стали.

— Никак нет… Ни под каким соусом мне не нужна человеческая кровь… Лизонька, голубушка, я влюблен в тебя безумно, — я жадно смотрел в ее глаза.

— О, Господи! — Лиза толкнула меня и отступила, закусив пальцы правой руки.

— Ты не рада? — я встал как вкопанный.

— Не знаю… я, — залепетала Лиза, вынув руку изо рта и опершись ею о маленькое дамское бюро для драгоценностей. — Свербилкин прав… Я сама во всем виновата… Тиша, я не знаю, что сказать. Я оказалась не готова к твоему шокирующему откровению. Думала, что если ты решишь признаться мне в любви, то сделаешь это по всем канонам своего времени. Долго будешь говорить длиннющие комплименты из красивых заковыристых слов.

— Лизонька, — я страстно стиснул кисть ее левой руки. — Мне с тобой вовек не объясниться, ежели я стану подбирать слова. Я мог бы всякого наговорить. Мог бы назвать тебя наикрасивейшей жительницей планеты Земля… Ай, что Землею ограничиваться, я бы и соседний мир сюда приплел. Сказал бы я, что ты затмишь своею красотой принцессу эльфов… Любовь моя, я мог назвать тебя сияющей радугой, дорогой в рай, дарящей радость и рождающей улыбки. А мог назвать тебя венценосным журавлем, несущим в сад любовь и мир. Я мог наговорить тебе, что ты неподражаема, что ты прекрасна и величественна словно античная богиня. Но нет! С меня довольно живописных длинных слов! Они все лживы, и превращают речь употребляющего их в великом множестве в сплошную ложь. Скажи мне! Разве не солгу я, если назову тебя самой красивой в мире? Ты погляди, — я взял с бюро глянцевый журнал мод и пролистнул его одним движением руки. — Глянь, сколько здесь красавиц! — я остановился на последнем развороте, — Для кого-то топ-модель в купальнике и шляпке — единственная и неповторимая. А для кого-то топ-модель в пальто, допустим, — сто тридцатая. А ведь слова и ей, и ей одни и те же говорятся! — я бросил журнал на пол. — Не лучше ль обойтись без лишних слов, как делают разумные вампиры, потерявшие все человеческое, не такие словоблуды как я? Ты назовешь их дикое бытие сплошною деградацией, и тебе сложно будет возразить. Но знаешь ли, когда слова теряются, тогда всплывают на поверхность чувства, что были глубоко погребены под спудом увлекающих и отвлекающих от естественного течения жизни речей…