Пахомов молчал. Он как будто надломился. Плечи обвисли, бессильно болтались руки. Тупое лицо одеревенело, только правое веко дергал нервный тик.

— Нет тебя, Пахомов. — Рыбаков смерил его уничтожающим взглядом. — Ты умер двадцать лет назад.

Повернулся и медленно вышел из избушки.

На улице Василия Ивановича окружили хмурые дезертиры. Ближе всех стоял невысокий, верткий мужичонка с узким лицом, заросшим жесткой сивой щетиной.

— Можно к вам обратиться? — спросил он, глядя прямо в глаза Рыбакову.

— Давай, — ответил тот и полез в карман за кисетом.

— Моя фамилия Сивков. Я из Аремзянского району. Шестой месяц в бегах. А своих так и не повидал. Это промежду прочим. Вы хотя нас и захватили, но мы все-таки добровольно сдались. Без сопротивления, значит. Это нам зачтется?

— Все зачтется.

— Нам бы теперь поскорее на фронт. Хоть в самую расштрафную. Только бы туда. Кровушкой своей смыть бы, соскрести измену. А и погибнуть доведется — хрен с ним. Хоть после смерти человеком будешь. Детишек тобой попрекать не станут. Женке людям в глаза глядеть не совестно.

— Ишь ты, как запел? Чего ж раньше-то думал? Не насильно же тебя сюда загнали.

— Пошто насильно? Сам в западню залез. Сам прибег. Не сработало. — Он покрутил пальцем у виска. — Охмурил меня один, в душу мать. Отродясь в бога не веровал. А тут со страху-то уцепился за божью бороду. Думал, в рай попаду, а он занес в болото.

— Мы тут промеж собой много перетолковали, — вступил в разговор худой и длинный, как жердь, дезертир. — Договорились было добровольно властям повиниться. Да кто-то ссучился, донес кулаку. Он, подлец, ночью нас обезоружил, а потом двоих расстрелял. Лютый, собака. Только и мы не лыком шиты. Присмирели для виду, а сами подумывали, как бы утечь отсюда да и этого святого кобеля с собой прихватить. Мы ведь недавно только узнали, что он бандит, бывший кулак.

Верткий мужичонка потеснил долговязого и снова завладел разговором.

— Это мы через его связного. Он прибег, а Еремы-то нет. Мы связного подпоили и все выведали. Вот тогда и зачесали затылки. Спасибо, помогли нам выбраться из волчьего логова. Уважьте. Отправьте нас на войну.

— Как суд решит, так и будет, — спокойно проговорил Рыбаков.

— Суд-то суд. Мы с ним не спорим. А вы все ж таки словечко закиньте.

— Все так думают? — Рыбаков повел взглядом по хмурым лицам.

— Все. Так точно! — не громко, но дружно ответили они.

— А это что за зеленая поросль? — Василий Иванович уперся взглядом в молодого парня. На нем затасканная шинель с прожженной полою. Руки зябко поджаты в рукава. Он стоял, скособочившись, втянув голову в плечи. — Чей будешь?

— Садовщиков я.

Синельников подошел к парню вплотную, вгляделся в его перепуганное лицо, спросил:

— Из «Колоса»?

— Да-да.

— Федор?

— Откуда вы меня знаете?

— Кто же тебя не знает… Из-за такого пострадала какая девушка. — И пошел прочь.

Несколько секунд Федор бессмысленно смотрел в спину Синельникова.

Но вот смысл слов дошел до сознания Федора.

— Стойте! — крикнул он и бросился вслед за Степаном.

— Ну?

— Что с ней? С Верой что? Посадили? Да говорите же!

— Поздно же… ты… забеспокоился… о своей… Вере, — медленно, слово по слову процедил Степан сквозь зубы.

У него на душе было нехорошо и горько. Разом вспомнилось все: молодежное собрание в «Колосе», вечеринка, разговор с Рыбаковым. Вот где оказался гонец веревочки. Конец ли? Надо ли, чтоб об этом узнала Вера? Только не от него.

…Иринкино бурлило, как весенняя река, поднимая на поверхность то, что доселе хранилось в глубочайшей тайне.

Дала трещину баптистская секта. Трое ее членов пришли к Коненко и горько покаялись в том, что давали деньги и продукты на «нужды христовы». Арестовали токаря МТС, помогавшего Пахомову поджигать мастерские.

— Все, что мы сделали, — это только начало, — говорил Василий Иванович на собрании иринкинских коммунистов. — Надо еще многое сделать. Откуда приходил связной к Пахомову? Знали ли истинное лицо Еремы те, кто принимал его в деревнях? Надо окончательно расшатать и повалить секту. А главное — быть всегда бдительными, уметь распознать, видеть врага. Тогда подобных ЧП не повторится…

Поздним вечером Рыбаков с Синельниковым уезжали из Иринкино.

— Двинем по лесной дорожке, — предложил Василий Иванович, — верст тридцать сэкономим и выедем прямо к развилке.

Степан согласно кивнул головой.

Дорогой они говорили об иринкинских делах, заново переживая случившееся.

— Ну и чудак ты, — ласково журил Рыбаков парня. — У тебя винтовка-то была учебная да еще мелкокалиберная, а ты на автомат пер.

— Ничего, я его все равно не выпустил бы!