В лице и в голосе Степана было столько трогательной ребячьей беспомощности, что Усковой стало жаль парня. Она легонько обняла его за плечи.

— Эх ты, комиссар! Ну, не волнуйся. Что-нибудь придумаем. Всем миром будем думать. Ум хорошо, а два лучше. Сейчас пошлем за народом. А пока пойдем ко мне, пообедаем. Накормлю тебя щами, горячими и свежими.

Он не отказался.

В контору приглашались только активисты: бригадиры, члены правления, коммунисты и комсомольцы, а пришли все колхозники.

Короткую речь уполномоченного выслушали молча. Но когда он сказал, что в колхозе есть хлеб и нужно только желание и труд, чтобы сдать его армии, народ заволновался, зашумел. Послышались голоса:

— Где ты нашел хлеб?

— Говори толком, на что намекаешь?

— Может, семена вытрясти хочешь?

— Нет, не семена. — Степан прошелся пятерней по взлохмаченным волосам. — У вас в амбарах сотни центнеров отходов. В них немало пшеницы. Надо ее добыть и сдать. Хоть по зерну отбирать, а надо очистить. Солдаты ждут от нас хлеб.

Долго никто не начинал разговора. Для каждого из них простое русское слово «солдат» имело свой, особенный смысл. Для одного с этим словом связывался образ отца, для другого — сына, третьей казалось, что говорят о ее муже. Судьбы и жизни самых близких и дорогих люден зависели теперь от них. Было над чем подумать.

Первым поднялся Силантьевич.

— Я так кумекаю. — Старик зажал в кулаке реденькую бороденку, дернул ее, будто хотел с ней расстаться, крякнул и продолжал: — Можно зерно добыть из овсюга. Надо изделать сита из жести. Только размером поболе. И через них просеять все отходы. Мороки, конечно, много, зато надежно.

— Можно и на горке попробовать, — подала голос невысокая молодая женщина и, засмущавшись, умолкла. А ее уже забросали вопросами, требуя разъяснения. Пришлось молодухе разговориться. Оказывается, сегодня она была у сестры в соседней деревне. Там для очистки зерна придумали «горку». На два деревянных ворота, скрепленных рамой, натянули байковое одеяло. Один конец рамы приподняли, вот и получилась горка. Ворот начинают вращать, и «горка» приходит в движение. На нее сыплют отходы с зерном. Овсюг цепляется за байку, липнет к одеялу, а пшеница отлетает в сторону.

Женщина рассказывала о «горке» путано и долго, но предложение всем понравилось.

Всю ночь работали колхозные мастера. Они изготовили несколько огромных сит и две «горки». Рано утром у амбаров уже собрался народ.

И «горка», и сита хорошо очищали зерно. Только медленно. А тут еще, как назло, завернули такие холода, каких давно не бывало.

Однако просить и уговаривать никого не пришлось. Колхозники разбились на группы — по два к ситу, по четыре — к «горке». Установили очередность, и задребезжали силантьевские сита, заскрипели «горки». Шесть суток без перерыва работали люди на ледяном ветру. Очищенное зерно ссыпали на брезент в кучу. Она росла медленно, но все же росла. Вокруг нее всегда толпились колхозники. Они черпали пшеницу горстями, мяли зерно, нюхали его, пробовали на зуб и бережно ссыпали обратно.

Девчата дыханием грели коченеющие руки. Когда же из онемевших пальцев выпадали лопаты, они убегали погреться, а к ситам становились другие.

Пустели амбары. Кой у кого потемнели обмороженные на ветру щеки. И чем меньше оставалось неотвеянных отходов, тем мрачнее становились люди. Собравшись в кружок, старики и инвалиды сосали цигарки, недовольно ворчали:

— Если каждый колхоз по столь даст — невелика подмога.

— Без хлебушка не повоюешь.

— С пустым брюхом уснуть-то трудно, не то что воевать.

— Что же делать?

И тогда случилось неожиданное.

На рассвете к амбару подошел Силантьевич. Он тянул за собой санки, на которых лежал небольшой, туго набитый мешок. Все побросали работу, уставились на старика. А он зачем-то снял шапку, переступил с ноги на ногу и глухим от волнения голосом заговорил:

— Люди… Товарищи… С довоенных лет берег этот мешочек зерна. Думал: придет сын с фронта раненый — старуха его блинами да шанежками попотчует. Да, видно, не до блинов сейчас. Примите вот… до общей кучи.

Не успел. Силантьевич оттащить пустые саночки, а к куче уже подошла правленческая сторожиха — бабка Демьяниха, прижимая к груди узел с зерном.

— Не обессудьте, родимые. Больше нет. Чем могла. Сами на картофи до лета пробьемся.

Словно из-под снегу вынырнула курносая девчушка в непомерно больших валенках. В озябших руках держала она блюдо, полное крупных золотистых зерен.

— Откуда это у тебя? — спросила Настасья Федоровна.

— Мы с Васькой осенью колосков насобирали. Сами на жерновах ободрали. На кашу. Возьмите. Пусть папке там блинов напекут. Мамка говорит, он их стра-асть любит…