Он прищурился.

– Лишь несколько человек видели мою спину. Если узнаешь, что скрывается за этими шрамами, то сможешь продать историю таблоидам. Получить уйму денег.

Я закатила глаза.

– Теперь ты меня просто бесишь, pendejo.

Он наклонил голову на бок. Наверное, ожидал, что я прижму ладони к груди и поклянусь, что никогда никому не продам его историю!

– Слушай, Севастьянов, я не против проблем - я с ними справляюсь - но терпеть не могу, когда их создают на ровном месте. Пожалуйста, не надо так со мной.

– Ты не планируешь делать умозаключения?

– Какие умозаключения?

– Что я люблю пороть женщин, потому что меня пороли.

– Причина не в этом…

Он поднял брови.

– Удиви меня предположением.

Я молчала.

Он запустил пальцы в шевелюру.

– Не знать, что происходит в твоей голове, сводит меня с ума.

Я не могла унять его боль, но вполне была способна её принять. Дать ему понять, что он по-прежнему для меня великолепен.

– Я лучше тебе покажу.
– Выбравшись из бассейна, я подошла к нему.
– Повернись, пожалуйста.

Он колебался. Когда, наконец, повернулся, то затаил дыхание, гадая, что же я буду делать.

Поднявшись на цыпочки, я нежно поцеловала самый верхний шрам, потом легко потёрлась о него щекой. Судорожно выдохнув, он пробормотал:

– Lapochka.

Я поцеловала и ткнулась носом в следующий шрам, и в то, что под ним, постепенно опускаясь к талии. Добравшись до мускулистых ягодиц, я стянула с него трусы. Куснула одну безупречно вылепленную половинку и начала обратную дорогу наверх.

Развернувшись, он глядел на меня, сведя на переносице брови.

Я сказала ему то, что всегда говорила себе, когда вина становилась невыносимой.

– Это случилось. Было больно. Но дальше всё будет только лучше.

– Что, например?

– Например, льющееся по моей груди шампанское, которое ты будешь пить прямо с сосков. Когда я буду сверху. Это ждёт тебя впереди, если захочешь.

Он сглотнул.

– По мне - прекрасная перспектива. Я и так слишком заждался.

Он достал из бара очередную бутылку.

Пока я скакала на нём в большом кресле, он всё пил и пил.

Ещё шампанское...

Мы чокались бокалами. Он меня щекотал. Когда я попыталась улизнуть, он прижал мои запястья над головой и играл с грудью, пока я не принялась извиваться.

– Если я ещё не говорил, - прохрипел он, - твой размер мне нравится так же сильно, как и тебе.
– Потом он оседлал меня.

И снова шампанское...

В номер нам доставили обжаренные на сковороде гребешки, говяжьи стейки и чёрную икру. Пока мы друг друга кормили, он обвинял меня в том, что чуть не умер с голоду.

– Икра - это такое декадентство!
– сообщила я.

– Не могу поверить, что ты её никогда не ела.
– И добавил сердито, - я могу познакомить тебя со многими вещами.

А потом опять шампанское...

Я лежала животом на надувном матрасе, а он катал меня по всему бассейну, наши лица находились так близко друг к другу. В воде мы обсуждали книги и теорию бизнеса до тех пор, пока у меня на пальцах не сморщилась кожа.

И, конечно, шампанское...

Мы прислонились друг к другу плечами, лёжа под одним одеялом, и разглядывали звёзды и полную луну. Я реально захмелела. Но мне нравилось это лёгкое головокружение, казалось, что звёзды плывут по кругу.

– О себе я рассказал гораздо больше, чем ты, - голос звучал расслабленно.
– Не могу описать, насколько это необычно.

– Спроси меня что-нибудь не слишком личное, и я отвечу.

– Ладно. Какой у тебя был первый домашний питомец? Собака?

– Золотая рыбка. У меня никогда не было собаки.

– Но если ты хотела её, то почему не завела?

Я вытянула руки над головой.

– Ах, стать бы Максимом Севастьяновым на денёк. Получишь всё, что захочешь.

– Я хочу от тебя ответов, но не получаю.

Увиливать и уклоняться.

– А кто был твоим первым питомцем?

– Мерин.

– А я никогда не ездила верхом.
– На побережье было полно ферм, но особняк отца стоял в отдалении. До самых старших классов я росла в одиночестве. В итоге потом я могла думать только о вечеринках.

Он посмотрел так, будто у меня выросло две головы.

– Это неприемлемо. Ни один из клиентов тебя не брал покататься? Даже любовник?

Я вновь пожала плечами.