Шрифт:
— Табак табаком, — перебил комиссара Птицын, — а дело делом: кого пошлем с третьей группой для встречи партизан?
— Меня! — решительно произнесла Вера с заигравшим на лице румянцем.
— Обойдемся и без тебя, — ответил Птицын, — твое дело, девушка, пока у рации дежурить…
Румянец еще ярче запламенел на лице Веры. Ей страстно хотелось пойти навстречу десантникам, но не могла она открыть свое истинное намерение, которое командир высмеял бы, как детское: по донесению «Днепра» было ясно, что Сергей Кирьяков непременно пролезет в ряды десантников под видом проводника от партизан и предаст их. Парень он ловкий и неплохой актер.
Никто, кроме нее, хорошо не знал Кирьякова. А она была уверена, что узнает его, какое бы обличье он ни принял, какой бы грим ни положил на свое красивое и… и ненавистное ей лицо.
Девушке хотелось решить сразу две задачи — спасти парашютистов и поймать предателя, тем самым раз и навсегда стряхнуть с себя этот тяжелый душевный гнет.
— Я прошу вас, Федор Кузьмич, — настойчиво повторила она. — А у рации может подежурить и Люба, и Петр, да и товарищ комиссар хорошо знает это дело.
Глаза ее так умоляюще остановились на Чернопятове, ища в нем поддержки, что комиссар разгадал причину ее страстной просьбы и обратился к Птицыну:
— Отпусти ее, Федор… У рации, в самом деле, я могу подежурить, если Любу и Петра ты на что-нибудь другое наметил… А?
— Ах, дери вас курица! — пожав плечами, произнес Птицын свое любимое ругательство. — Пусть ее идет, если так хочется… Только вот непонятно мне, зачем это ей понадобилось?
— Спасибо вам, Федор Кузьмич, — горячо откликнулась девушка, — большое спасибо!.. А вот насчет того — зачем, то, — она загадочно и зло улыбнулась сквозь нахмуренные брови, — то для пользы дела нужно…
— Ну, уж ладно, — улыбаясь в густую поросль усов и бороды, сказал Птицын. — Пойдешь с группой Алексея Найды…
Глава третья. Рогов
Рогов продолжал висеть на стропах парашюта, в то время как самолет производил головокружительные виражи, чтобы сбить пламя.
Его с силой отбрасывало в стороны, несколько раз он перевернулся в воздухе. Закружилась голова, но эта воздушная эквилибристика и спасла его от вражеских пуль.
Постепенно он обретал спокойствие и начал методично, не горячась, перерезывать ножом одну стропу за другой.
Наконец, Рогов с радостью увидел, что горящий самолет внезапно рванулся кверху, в темную муть неба. Одновременно он ощутил стремительное падение и дернул кольцо запасного парашюта. Знакомый толчок, и над его головой распустился огромный зонт.
Тем временем самолет продолжал свои виражи, чтобы сбить пламя. Кажется, это ему удалось. Во всяком случае, когда Рогов, приземлившись, глянул вверх, темный силуэт самолета находился уже далеко к востоку, а «Мессершмитт» уходил в противоположную сторону.
«С донесением, что здесь приземлились русские парашютисты, — подумал Рогов, освобождаясь от парашюта. — Тайное стало явным, черт возьми! А это очень плохо… Положение осложняется…»
Когда он забросил парашют в густые заросли кустарника и огляделся, вокруг лежала мрачная, холодная и неприютная ночь. Слух майора не улавливал ни малейшего звука. Конечно, лейтенант Кравчук был отсюда далеко, и, должно быть, уверен, что командир десантной группы погиб, прошитый пулями вражеского истребителя. Об этом, возможно, он донес и командованию.
Майор невесело улыбнулся. Если он не погиб, то только в результате какого-то чудесного случая. Он избежал и пуль, и огня.
Во всяком случае, он был жив, а значит, следовало жить и действовать. «Кто это сказал: жизнь есть действие?»
Вокруг простирался неведомый, словно бы нахохлившийся, угрюмый лес, весь окутанный густыми хлопьями тумана.
Моросил мелкий студеный дождь, смешанный со снегом. Кроны высоких сосен, темные, разлапистые ели, кое-где белоствольные березы с голыми сучьями, с которых то и дело со звоном падали крупные капли воды, — все это было придавлено тяжелым мокрым снегом, промозглым туманом и темной глухой ночью.
Среди этого безлюдья и черного молчания Рогов остался один.
Один… Впервые Рогов так ясно ощутил свое полное одиночество. Один в таком месте, где за каждым кустом мог таиться враг, где не обратишься с простым вопросом к первому встречному:
«А как, друг, пройти мне в Сухов?»
Когда-то люди говаривали: один в поле не воин. Оказалось совсем не так: можно и должно воевать и одному. В сущности, каждый десантник, сброшенный на парашюте во вражий тыл, становится воином в одиночку, сражается и не без успеха.