– Не этим ли ножом убита твоя Анхен? – спросил Артамон.

Это был вопрос риторический – ответа на него никто из нас не знал.

– Ну и запутанное же дело, – вздохнул Сурок. – Мало нам было мусью Луи с его загадочными проказами, мало нам было твоей Натали, чей глупый побег стал виной всех твоих неприятностей, так прибавилась еще рыжая особа, ищущая убить какого-то турка…

– Точно рыжая? – недоверчиво уточнил Артамон.

– Художник ей польстил. Хотя, может, во мраке ее кудри и глядятся каштановыми. Не такая огненная, как лиса, но рыжинка весьма заметна, – безжалостно отвечал я. – Разлюбил бы ты ее, что ли, Артошка? А то твоя дурная голова моим ногам покою не дает.

Он покачал головой. И я его понимал – было в этой девице нечто притягательное. А он же еще как-то умудрился столкнуться с ней нос к носу и увидеть ее глаза. Я их тоже видел, они обличали такую страсть, такое кипение молодой крови, что впору разве прекрасной породистой арабской кобылке, а на этих кобылок мы в походе насмотрелись. Артамон и сам был таков – пылок и порывист, хотя непостоянен.

А вот Алешенька Сурков у нас иного склада – уж ежели пристанет к нему какая дурь, то надолго. Особливо дурь механическая. Мне следовало предвидеть, что неудачная проба селерифера не охладит Сурка.

После возвращения из рейда мои родственники продремали до обеда на лодке Сурка, я же решил остаться в порту и из любопытства помогал Гречкину со Свечкиным чинить такелаж. Лодки выдержали недельное плавание да еще успели походить по Двине, и бегучий такелаж требовал где – починки, а где – и замены.

Занятый этим делом, я, как мне казалось, походил на настоящего матроса.

Под чутким руководством опытных матросов я осваивал премудрости сплесневания канатов и заплетания коушей. Вроде все просто, а не так каболки в самом начале пропустил – и вся работа насмарку. Потом мы занялись парусами. Поизносилась ликовка на шкотовых углах, нужно было чинить – тут я познакомился с таким инструментом, как гардаман. Этакий наперсток, прикрепленный к кожаной рукавице, одевается на руку, и парусную иглу, вершков четырех в длину, проталкиваешь усилием ладони, а не пальцев. Я видел, как матросы управляются с гардаманом, еще когда плавал на «Твердом», и мне это ремесло казалось легким. Как же я ошибался!

– Ничего, ничего, – повторял Свечкин, усердно трудясь. – Война эта – ненадолго. Коли так дальше пойдет, то вся неприятельская рать к нам перебежит.

– С чего ты взял? – спросил я.

– А вчера вернулся из рейда господин капитан-лейтенант Сеславин и пленных привез. Они ходили морем к Шлоку, их заметили – да и на лодки попросились! Один офицер, два унтер-офицера и полсотни рядовых вместе с ружьями!

– Это, поди, пруссаки, – заметил я. – Они не хотят за Бонапарта воевать.

Потом Артамона и Сурка разбудил судовой плотник со вспомогательного судна флотилии. Он притащил почти готовую лошадиную голову для селерифера, с глазами, челкой и гривой, обтянутую жеребячьей шкурой, и хотел знать, надобно ли делать ее подвижной, чтобы поворачивалась направо и налево, не слетая при этом со штыря своего, или же надежнее будет закрепить ее намертво.

– А для чего ее двигать? – спросил Артамон. – Вот кабы от этого и весь самокат поворачивался! Так нет же – коли угодно свернуть, слезай и переставляй эту чучелу руками!

– А я видел, как англичане, накреняясь на ходу, меняли направление! – возразил Сурок, но как это у них получалось, он объяснить не мог.

Обсудив этот жизненно важный вопрос, мои родственники вылезли, потягиваясь, сполоснули рожи забортной водицей, обулись и принялись мечтать об обеде.

– Осада осадой, а сходить бы пообедать в приличное заведение, – сказал Сурок. – Щей тут, я чай, не варят, таких, чтоб ложка стояла, но хоть бы разварной говядины велеть подать, с соленым огурцом, с хреном. Или кулебяку порядочную. О жареном поросенке с гречневой кашей я уж молчу… Солонина казенная осточертела!

– Куда ты поведешь нас, Морозка? – тут же спросил Артамон.

– А некуда мне вас вести. Сам я заглядывал частенько в «Лавровый венок», но меня там знают и первым делом отправят гонца в полицию, – отвечал я. – Было одно премилое заведение в Митавском предместье, называлось «Иерусалим», его рижские бюргеры всем прочим предпочитали, и ехать недалеко – переправившись через мост, версты с полторы…

Лодки швартовались очень близко, малые – к средним и к большим, и перебраться с одной на другую было несложно. К нам приближался, совершая ловкие прыжки, приятель моих родственников, также командир канонерской лодки Павел Разуваев, и Артамон махнул ему рукой.

– Так едем! – воскликнул мой дядюшка. – Или нам не на чем переправиться? Возьмем йол, я сам стану к рулю, перерядимся горожанами…

– А докатим на селерифере! – подхватил Сурков. – Можно даже дорогих союзников с собой взять, развеяться. И Сеславина! Сеславина угостить! Заслужил! Первых пленных взял!

Тут он заметил наконец Разуваева и закричал:

– Сюда, Павлуша!

Артамон подтолкнул меня, чтобы я встал. Я же совершенно забыл, что играю роль простого матроса.

– Уймитесь, господа. Заведение было, но сгорело, – сказал я тихо. – Когда пруссаки ожидались с минуты на минуту, фон Эссен приказал жечь Митавское предместье. Вас тут еще не было. Видели б вы, как оно полыхало.

– Зато теперь на том берегу гладкое пространство, и к воде так просто не подберешься, а не то что батареи ставить, – весело отвечал Артамон. – Нет худа без добра!

Разуваев прыгнул к нам в лодку.

– Вот черт! – огорчился Сурков. – Где ж мне объездить селерифер?

– А есть ли в нем, как теперь выражаются, практическая польза? – спросил Разуваев. – Лошади он не заменит и далеко ты на нем не уедешь.

Он намекал на ту пробу, что была сделана селериферу на берегу и завершилась в воде.