Квартира не была заперта изнутри. Хайкл вошел в спальню квартирантов. В узкий коридорчик падала полоса света через полуоткрытую дверь комнатки, в которой стояли ванна и печурка с водяным баком. Вода лилась из крана, и большое тело плескалось в тесноте наполовину наполненной ванны. В коридорчике клубился белый пар, пронизываемый красным отблеском горящих в печурке дров. Потом вода перестала течь, послышалось сопение, было слышно, как мыло трется о скользкое, влажное тело, и снова раздался плеск воды, как будто большая рыба с белым брюхом погружалась с поверхности в глубину. Хайкл сидел на своей кровати и чувствовал себя опозоренным. Хозяйка знала, что он дома, она заранее знала, что он придет. Поэтому не заперла входную дверь и оставила полуоткрытой дверь ванной, чтобы еще больше раздразнить его.

Он услышал, как она вылезает из воды и отдувается от удовольствия. Она долго вытиралась полотенцем, что-то при этом напевая. Хайкл представил себе, как она стоит голая перед зеркалом и посмеивается про себя над сходящим по ней с ума ешиботником. Через пару минут она вышла из ванной и прошла мимо открытой двери квартирантов, одетая в плотно облегавший ее тело халат, который подчеркивал ее полный живот, широкие бедра и большой зад. Ее распаренные щеки разрумянились, влажные блестящие волосы, зачесанные вверх и скрученные в пучок на макушке, оставляли голой шею, словно выточенную из белого мрамора. Она на мгновение остановилась у комнаты квартирантов и сказала перед дверью:

— Вы уже пришли? Когда растапливаешь печурку, жару невозможно вынести, приходится держать открытой дверь ванной комнаты, — сказала она в свое оправдание и потопала в свою спальню. Но и там она оставила дверь открытой, а ее тяжелое тело звучно подпрыгивало на пружинах матраса. Хозяйка валялась и каталась по нему, вытягиваясь и раскидываясь на мягком постельном белье. А на другом конце коридора Хайкл лежал в своей комнате, свернувшись клубочком на жесткой лежанке, думая о ее теле и ненавидя за это себя. Он видел, что ни годы, в течение которых он учился у Махазе-Аврома, ни среда мусарников не помогли ему преодолеть соблазна зла. Его не пугало преступление, и ее мужа он тоже больше не боялся. Так он уже обезумел от вожделения к этой мужней жене. От того, чтобы ворваться в ее спальню, его удерживал только страх, что она рассмеется ему в лицо и выгонит.

На третий день Хайкл оставался до поздней ночи в ешиве, в синагоге Ханы-Хайки, а оттуда отправился в дом мусара, располагавшийся на Серазской улице.

Одни ешиботники сидели в темных уголках и напевно бормотали что-то мрачное. Другие молча раскачивались над книгами, третьи расхаживали туда-сюда, погруженные в раздумья. Дом мусара был скупо освещен, кое-где трепетала свеча, над бимой пылал застывший красный глаз — маленькая электрическая лампочка. Хайкл узнавал ешиботников в полутьме по голосам и жестам. Он пытался отгадать, кто из них мучим, как и он, плотским вожделением. Деликатные сыны Торы не разговаривают между собой об этом, даже под большим секретом с ближайшим другом. И все же Хайкл не раз замечал, как какой-нибудь богобоязненный парень обжигал взглядом молодых женщин и девушек, проходивших мимо. На заросшем волосами лице ешиботника оставалось восторженное выражение, какой-то потаенный страх, или же он пунцово краснел, словно его поймали с поличным на краже. И по себе самому Хайкл знал, что, сколько бы он ни таскал свой соблазн зла в синагогу, тот не ослабевает от этого, хотя Гемора и говорит, что «если задел тебя негодяй, веди его в дом изучения Торы» [171] .

В уголке сидел Шимшонл-купишкинец, пришибленный святоша, как его называли в ешиве. На спинке скамьи над его головой была прилеплена свечка, и от ее желтоватого отсвета на его щеке восковое лицо купишкинца стало похожим на лицо покойника. Он непрерывно раскачивался и бормотал что-то из своих книжек по каббале, из проповедей злобных проповедников и завещаний богобоязненных старцев детям их детей. Хайкл несколько раз прошел мимо него и наконец остановился. Он хотел знать, ведет ли и купишкинец ту же войну с соблазном зла, насылаемым сатаной.

— Реб Шимшонл, расскажите мне о своем видении Торы, — начал Хайкл по новогрудковскому обыкновению.

Скорчившийся ешиботник распахнул свои бегающие глаза и затараторил непослушными губами:

— Мидраш говорит, что прежде, чем молиться, чтобы слова Торы вошли в его тело, пусть человек сначала помолится, чтобы в его тело не вошли яства, чтобы он не наслаждался едой. В сочинении одного древнего мудреца сказано, что, когда кто-либо перестает есть посреди трапезы для того, чтобы не наслаждаться едой, это засчитывается ему за принесение жертвы. От одной вещи позволительно получать удовольствие — от горького хрена, который едят на пасхальный седер. Надо съесть кусок размером с маслину, а если кто-то съест больше, то это похвально. Великий реб Арон-Лейбеле, да благословенна будет память о праведнике, видел во сне пророка Илию. Великий реб Арон-Лейбеле подал ему миску с едой и сказал на языке сынов адамовых: «Пусть учитель мой произнесет благословение». Илия с гневом ответил ему: «Ничтожный смертный, ты полагаешь, что мне подобает упоминать Имя Господне над миской с едой?» Отсюда со всей очевидностью следует, что надо вообще воздерживаться от еды. Чтобы человек помнил, что он умирает не один раз, а каждый час, каждое мгновение, он должен как можно больше изучать Тору и выполнять как можно больше заповедей. Носить короткую одежду или нееврейское одеяние — точно такое же преступление, как ношение шаатнеза [172] , Господи спаси и сохрани. Нельзя доверять портным, даже самым набожным из них. Гордыня — один из главных источников нечистоты, это хорошо известно. По тем же причинам не следует курить сигарет и папирос, ибо выдыхать дым изо рта — это гордыня. Правда, есть праведники, которые курят сигареты и даже трубки, но, когда речь идет о праведниках, это приравнивается к воскурениям на жертвеннике. Известно, что в каждой нечистой вещи есть скрытые искры святости. Некоторые из этих искр такие крохотные, мельчайшие из мельчайших, что даже праведник поколения не может извлечь эти искры из нечистых вещей и вознести их к святости иначе как через курение. Но всем прочим смертным нельзя выдувать изо рта дым, потому что это гордыня, Господи спаси и сохрани. Караул надо кричать, караул! Если отец пошлет своего сына на рынок покупать товар, а тот где-нибудь проиграется или пропьет деньги, ведь отец же ему голову оторвет. А человек растрачивает всю свою жизнь и всю свою душу, вместо того, чтобы заслужить себе место в Грядущем мире, на ненужные вещи, на сквернословие и шутовство. Горе, горе, какой это стыд! Какой позор!.. Виленчанин, это правда, то, что говорят про вас, что вы изучаете Танах и пишете стихи? — прошептал Шимшонл-купишкинец, и его водянистые глазки забегали от страха перед дибуками, клипами [173] и злыми духами.

— Кто говорит? — удивился Хайкл, будто ничего не знал о том, что говорят о нем в ешиве. — И что плохого в том, что человек изучает Танах и пишет стихи?

— В том, чтобы изучать Танах со святыми комментаторами, нет ничего дурного, — ответил купишкинец.

Но Господи спаси и сохрани от толкования Песни Песней таким образом, как будто там идет речь о парне с девушкой, а не о Всевышнем, да будет благословенно Имя Его, и о сообществе Израилевом. Виленчанину позволительно использовать свой талант к написанию стихов для того, чтобы сочинять надгробные надписи на могилах праведников, главное, чтобы он стремился прославить Имя Владыки Небесного, а не похваляться своим умением. Горе ему, если он будет писать стишки для бадхенов [174] . Бадхены суть шуты, а шуты не принимают Шхины. Если он не хочет пропасть в аду, то пусть побережется от сочинения стишков, как от ямы со змеями. Не следует также смеяться, слушая слова мудрости, пусть даже кому-то покажется, что вы не поняли сказанного. Мудрецы Талмуда, да будет благословенна память о них, учат нас, что лучше всю жизнь выглядеть глупцом, чем оказаться всего лишь на один час нечестивцем перед лицом Господа, да смилуется Он над нами.

— А какое лекарство вы предлагаете от соблазна совершить греховный поступок? — спросил Хайкл.

— Гадшанэль! — с большой поспешностью ответил купишкинец. — Надо написать на кошерном пергаменте святое имя Гадшанэль и носить на шее. В тот момент, когда одолевает соблазн совершить греховный поступок, надо три раза сплюнуть и прикоснуться к пергаменту со святым именем, и это сразу же поможет. Но если это все-таки не помогает и глаза и дальше продолжают смотреть на женщин, то следует подумать о том, какой смысл в том, что я на них смотрю? От того, что я на них смотрю, они еще не становятся моими, как сказано, «простым смотрением не приобретают» [175] , — продолжал купишкинец плачущим голосом.