Два дня спустя, после ночной атаки на лагерь сарацин из Хамата, четыре рыцаря-тамплиера сидели в таверне Алексиоса и наслаждались превосходным вином. Только что пробил полдень.

Морис принимал похвалы своих собратьев по ордену. Во время последнего посещения грека он тайком отсчитал ему на несколько дукатов больше, чем следовало заплатить. Таким образом, он оставил Алексиосу задаток, которого хватало на ещё один кувшин вина. Вернувшись в замок, они сдали кошелёк с золотом начальству ордена, но умолчали, что изначально в кожаном кошельке парижского купца денег было больше. Хотя на ближайшей исповеди капеллан подверг бы их за это наказанию, удовольствие стоило того. К тому же во время войны случаи мелкого самоуправства преследовались не так строго, как в обычное время.

Когда тамплиеры вошли в таверну приземистого грека, она уже была заполнена моряками. Это были капитаны кораблей, стоявших в гавани Аккона. Поэтому грек проводил их в отдельный дворик. Это место гораздо лучше, чем таверна с низкими потолками, подходила новым друзьям для доверительной беседы — здесь им никто не мешал и никто их не видел. Под сплетавшимися ветвями деревьев стоял только один стол с двумя скамейками. Каменный бордюр отделял дворик от переулка, к которому примыкала глухая стена таверны. Переулок выводил пешеходов к пизанскому кварталу. Установленная на бордюре решётка почти исчезала под густой порослью вьющихся растений и не давала проникнуть внутрь дворика любопытствующим взглядам. А циновки, закреплённые над двориком, дарили гостям благодатную тень.

По мнению рыцарей, они имели полное право наслаждаться вином. Хотя бы уже потому, что только окончился длинный, изнурительный ночной караул, сопровождавшийся тяжёлым обстрелом тамплиерских укреплений. Однако настроение рыцарей колебалось между радостью и унынием.

Радостно было то, что со вчерашнего дня они входили не только в один отряд под командованием капитана Рауля, но и в один штандер [20] . После атаки на лагерь сарацин потребовались свести поредевшие отряды в более крупные.

Но тяжёлое поражение отряда иоаннитов, которое им нанесли мамелюки, омрачало радость тамплиеров.

Рыцари-иоанниты отважились на атаку, подобную той, которую накануне совершили тамплиеры, — они напали на лагерь сарацин из Дамаска. Однако нападение иоаннитов закончилось гораздо быстрее и обошлось большей кровью, чем вылазка тамплиеров.

— Не могу понять, как великий магистр иоаннитов решился сделать то, что не удалось нам, — возмущался Морис, пока Герольт пускал кувшин по кругу. — Что он хотел этим доказать? Что наше мужество и презрение к смерти — ничто по сравнению с теми же добродетелями иоаннитов? Или что он — набитый дурак?

— Так оно, верно, и есть, — столь же сердито сказал Герольт. — Лучше бы он договорился с нашим великим магистром о совместных действиях ещё позапрошлой ночью. И тогда мы напали бы на сарацин из Хамата вместе. Общими силами, пожалуй, можно было достичь цели. Мы нанесли бы им удар, от которого они бы быстро не оправились. Аккону нужно это! А не проклятое тщеславие!

Тарик кивнул и произнёс с сарказмом в голосе:

— Ладонь и ступня не хлопнут друг в друга громко.

Мак-Айвор молча катал по брусьям стола тяжёлый кубок, казавшийся в его волосатых лапах детской игрушкой. Наконец шотландец заговорил:

— Тем горше упущенная возможность, — сказал он. Со стороны могло показаться, что, перед тем как произнести каждое слово, он размалывает его своими мощными челюстями. — Но кое-что беспокоит меня куда сильнее, друзья.

— Что именно? — спросил Герольт.

Шотландец пожал плечами:

— Не знаю, правильно ли мы вчера сделали, что не откликнулись на приглашение брата по ордену. Он ведь просил нас прийти к вечерне в церковь на горе Монжуа.

— А ты, видать, забыл, сколько времени мы потратили на починку оружия! — возразил Морис. — К тому же, мы просто не могли пропустить собственную вечерню. Присутствие на общих богослужениях входит в наш обет так же, как военная служба.

— Да и что мы ещё могли узнать от старика? — вмешался Герольт. — Вчера, кажется, мы вдоволь наговорились об этом и решили… в общем, решили забыть про наше странное спасение и неясные речи седовласого старца.

Тарик кивнул:

— Если это действительно было чудом, старик не мог иметь к нему отношения.

— Мы также расспросили всех, кого могли, — добавил Морис. — Никто ничего не знает про этого дряхлого тамплиера и его загадочных слепых спутников.

— А мне кажется, что очень уж больших усилий мы не предприняли, — возразил Мак-Айвор.

— В действующие отряды он, во всяком случае, не входит. Это установлено точно, — сказал Герольт, который на правах брата по ордену разговаривал с воинами-монахами из других крепостей, которых срочно перевели в Аккон. — Никто о нем ничего не знает, даже его имени. Говорю вам: старик просто слишком много пережил и настрадался. Вот и стал чудаковатым. Заявил же он, что это чудо Господь совершил через него. А такое притязание — больше, чем может позволить себе даже тамплиерское самомнение.

— «Чудаковатый» — это правильное слово, — согласился Морис. — Возможно, он много лет просидел в какой-нибудь грязной тюрьме у мусульман и успел лишиться рассудка, прежде чем его выкупили. Это часто бывает.