Затем Генрих попытался стравить Генриха Наваррского и Алансона, спровоцировав между ними раздор из-за любовницы Наваррского, красавицы Шарлотты де Бонн, баронессы де Сов. Шарлотта входила в число фрейлин летучего эскадрона Екатерины, и ее поведение служило отличной иллюстрацией к тому, как великолепно эти дамы помогали осуществлению замыслов королевы-матери. Наваррский сумел выжить в чрезвычайно жестких условиях, прежде всего, благодаря тому, что сохранял способность здраво оценивать ситуацию. Однако когда дело касалось красивых женщин, молодой король терял голову. Красавица пленила и Наваррского, и Алансона — естественно, между ними начались трения. Марго вспоминает, что Генрих III, а возможно, и Екатерина, заставили прелестницу дразнить обоих кавалеров. «Она обращалась с ними так, чтобы они постоянно ревновали друг друга… и при этом забывали свои амбиции, обязанности и планы, думая только об этой женщине».

Двор больше не являлся ареной грандиозных политических махинаций; под властью Генриха он превратился в кузницу мелких страстишек, где драмы разыгрывались при помощи кинжалов, яда и наушничества. Это происходило не только между вождями группировок, но и между их слугами. Генрих Наваррский писал другу, Жану де Миоссану, о грозивших ему при дворе опасностях:

«Двор — самое страшное место на земле. Мы уже почти готовы перерезать друг другу глотки. Мы носим с собой кинжалы, надеваем кольчужные рубашки и часто — кирасы под плащи… Вся известная тебе шайка желает моей смерти из-за моей дружбы с Месье [Алансоном], они запретили моей любовнице разговаривать со мной. Они имеют на нее такое влияние, что она даже не решается взглянуть на меня… они говорят, что убьют меня, а мне и самому хочется первым броситься на них».

При помощи Шарлотты де Сов король заставил Генриха Наваррского подозревать Марго, предупредив, чтобы Наваррский не доверял жене, ибо та захочет ему насолить, узнав о его изменах, размах коих наверняка был сильно преувеличен Екатериной и ее сыном. Им хотелось создать у королевы Наваррской впечатление, что муж ее оставил, и спровоцировать ее на какие-нибудь враждебные действия против него. Ранее Марго несколько раз спасала жизнь Генриха Наваррского. Совсем недавно она помогла ему подготовить блестящую речь в защиту от обвинений в заговоре. Это было в последние дни жизни Карла IX. После Варфоломеевской ночи, когда королева-мать собралась было покончить с Генрихом Наваррским, Марго пресекла все попытки аннулировать свой брак (что развязало бы руки Екатерине в отношении зятя), сказав матери, что спит с Наваррским и что он — «муж ей в полном смысле этого слова».

Хотя Марго и вступила в брак неохотно, но в последствии она безусловно была предана Генриху. С помощью своей супруги он изучал все входы и выходы Лувра, а также возможности выжить в политическом лабиринте двора. Марго помогла мужу стать настоящим принцем, полностью освоиться при дворе. Она диктовала женские моды, придумывала новые танцы, писала стихи, хорошо пела. Все восхищались ее красотой, остроумием и достоинством. После женитьбы Генрих стал уделять гораздо больше внимания элегантности одежды, приобрел изысканные манеры и проявлял неизменное добродушие и преданность королю, продолжавшему держать его, по сути, в заточении.

После смерти любимого и любящего отца Марго, нелюбимая матерью, быстро научилась скрывать свои чувства. Ее брак с Генрихом Наваррским с первых дней был омрачен кровавыми событиями, но затем между ними возникла симпатия и преданная дружба, хотя постоянные измены мужа весьма удручали жену. Из гордости она делала вид, что эти интриги беспокоят ее лишь как фактор, подрывающий здоровье мужа, но к концу 1575 года, по свидетельству самой Марго, брак начал давать трещину под нажимом внешних сил. Несмотря на заверения супруга, что она может обращаться с ним как с братом и сохранять полное к нему доверие, Генрих начал строить планы втайне от Марго. Она писала: «Я не могла сдержать свою боль… и перестала спать с королем, моим мужем». Это стало настоящей трагедией для Марго, и жизнь ее постепенно свернула на ту дорогу, где королеву Наваррскую ожидали позор и несчастье.

В апреле 1575 года в Париж прибыла делегация от партии «Политиков», дабы представить свои требования королю. Они настаивали на издании декрета о полной свободе вероисповедания, легитимизации городов-убежищ, учреждения судов с представительством обеих религий и наказания всех виновных в Варфоломеевской резне. Когда это прочли королю, он едва сдержал гнев. Обвинив гугенотов в бесстыдстве, он сухо спросил: «Ну, что еще вам нужно?» Екатерина, не менее сына пораженная выступлением «Политиков», прокомментировала, что они держались с такой гордостью, как будто «за ними стоят пятьдесят тысяч человек, готовых к бою, а все вожди, включая адмирала, живы». Несмотря на крайнее нежелание, королева-мать не смогла избежать продолжения дискуссий, но вскоре после этого переговоры прервались. Периодические наскоки друг на друга то и дело возобновлялись, каждая сторона стремилась победить другую, но ничего решительного не происходило.

Стало ясно, что прежнее горячее стремление Екатерины заставить Генриха воевать с альянсом гугеноты-«Политики», а не вести переговоры, было форменной ошибкой. Король мог начать свое правление, заключив мир с Дамвилем, теперь же непрекращающийся конфликт делал обстановку в стране крайне неустойчивой. Микиель, венецианский посол, описывает свои наблюдения над обстановкой во Франции, и они не утешительны:

«Повсюду можно видеть руины, стада и прочая живность немногочисленны <…> поля стоят заброшенными, многие крестьяне вынуждены оставить свои дома и стать бродягами. За все приходится платить непомерные цены… люди забыли о преданности и учтивости, ибо бедность сломила их дух и ожесточила, а иные стали злобными и кровожадными в борьбе партий и кровопролитиях. Духовенство и знать, по ряду причин, также стали жертвой суровых обстоятельств, особенно дворяне, совершенно обескровленные и в долгах. Те, в ком еще теплится жизнь — это буржуа, торговцы… да еще судьи, советники, казначеи и им подобные: они тратят мало, умеют экономно расходовать свои ресурсы и ждут, как бы ограбить остальных… Вера и правосудие пали чрезвычайно низко… Я должен сказать, что многие вовсе не заботятся о религии, но используют ее в своих целях… Деморализованный народ потерял почтение и повиновение королю, которые были прежде столь велики, что люди готовы были отдать ему не только свои жизни и всю собственность, но также и душу и честь… теперь же неподчинение королевским приказам и эдиктам стало чем-то вроде забавы».

Серьезный удар постиг Генриха III и королеву-мать, когда, в ночь на 15 сентября 1575 года, Алансону удалось скрыться из Парижа, забрав с собой пятнадцать приспешников. В надежде на примирение сыновей Екатерина убеждала Алансона никуда не убегать, но всегда обращаться к Генриху, если у него будут жалобы. Она же, в свою очередь, советовала Генриху позволить брату некоторую свободу передвижения вокруг Парижа. Теперь Генрих обрушился на мать, обвиняя ее в потакании негодному братцу, ускользнувшему у них из-под носа, без сомнения, чтобы присоединиться к «Политикам». Генрих попытался собрать силы, чтобы вернуть брата, живым или мертвым, но обнаружил, что офицеры не желают подчиняться такому приказу в отношении старшего из французских принцев, зная, какое будущее ему уготовано. Примечательно, что Алансон достиг Дре, своего удела, с относительной легкостью. Те старшие дворяне и офицеры, которые могли бы задержать герцога, либо медлили, либо вообще не собирались двигаться с места. Выступить с открытым неповиновением воле монарха было опасно, но ситуация в целом характеризует растущую непопулярность Генриха.