— Знаешь, довольно об этом!

— Ты…

— Хватит!

Идем дальше. Тропинка выводит нас из леса. Межа разделяет два поля золотистых хлебов. Мы идем по меже. Навстречу нам поднимается из земли церковь, окаймленная могучими вековыми деревьями. Готические зубцы на фронтоне. Типичная датская церковь.

Поселок. Проходим по главной улице. Перед домиками цветут мальвы. Нарочитая идилличность. Распахнутые двери гаражей, сверкающие автомобили. Ярко размалеванные колеса. Домики с черным переплетом смоленых балок. В одном из садов свежевыкрашенная тачка с бегониями. Идем дальше. Лавка, кузница, магазин. Здесь торгуют швейными машинами. Навстречу нам выползает трактор, за рулем сидит рослый парень. Он смотрит на нас во все глаза — едва не съехал в канаву.

Напротив церкви трактир. Входим. Здесь орудует толстая официантка в черном платье под грязным фартуком. Садимся к столику у окна. Официантка подходит к нам, поднявшись из-за другого стола, где трое парней режутся в кости. Заказываю две кружки пива. Парни за соседним столом сверлят нас глазами. Женщина снова подсаживается к ним. Они возобновляют игру.

Из глубины зала доносятся звуки рояля. В простенке между окнами музыкальный ящик. Подойдя, опускаю в него монету. Раздается вой — хоть святых выноси! Где-то вдали пронзительно подвывает циркульная пила.

— Выше нос! — говорю я.

Слабо улыбнувшись, она пригубляет пиво.

— Разве тебе не было хорошо?

— Конечно, было! Иначе я бы вообще не пошла с тобой!

— Может, Мартин Ферн — профессиональный насильник?

— Ну, меня-то тебе насиловать не пришлось! — смеется она.

Расплатившись, уходим. Идем через площадь к церкви. Дверь притвора полуоткрыта. Заходим внутрь.

Сквозь высокие окна на скамейки падает слабый свет. Алтарь сверху донизу разукрашен резьбой. Триптих в позолоченной раме. В центре мадонна в роскошном одеянии. На руках у нее младенец Иисус. Эдакий пухленький бутуз с надутыми губками. Смышленый мальчонка. Слева поклонение волхвов. Они в хитонах — красных, зеленых, синих. Справа пастухи на лужайке. Поблекшие фрески на стенах. У святых совершенно пустые лица. Ничтожество, возведенное в святость.

— Вот и я такой, как они! — говорю я.

На одной из фресок изображен дьявол с козлиным копытом. Девственница рядом с ним смиренно сносит его проделки. Князь тьмы треплет ее по бедру.

Амвон с маленькой винтовой лестницей. По низу тянется красный позолоченный шнур. Пол весь в выбоинах, плиты лежат квадратами. Красные, белые квадраты. За многие сотни лет стерты, вытоптаны прихожанами.

Любопытно, венчался ли Мартин Ферн в церкви? И как он относится к религии?

Выходим к кладбищу. Здесь свежая могила. Красивая плита из черного мрамора, с золотой надписью. Мариус Людвиг Серенсен. Родился тогда-то. Тогда-то умер. Прожил семьдесят восемь лет. Может быть, много страдал. Чего только не насмотрелся он за все эти годы!

Пора возвращаться. Мы проходим поселком. Снова идиллические домики с мальвами и ярко раскрашенными никому не нужными колонками.

Идем по меже к лесу. Дождь перестал. Лиза бредет не спеша, задумчиво покусывая травинку. Я беру ее за руку. Обернувшись, она печально глядит на меня. Затем мы опять идем дальше — в лес.

Снова садимся на ту же скамью. За нами, в просвете между деревьями, озеро.

— Ты знаешь о Мартине Ферне больше моего!

Она кивает. Скрещивает на груди руки.

— Почему ты меня боишься?

— Я же совсем тебя не знаю!

— Я и сам себя не знаю!

Она вздыхает.

— Тебя, наверно, пугает, что у меня нет прошлого?

Подняв с земли прутик, она дразнит улитку. Та свертывается в черный клубочек.

— Может, меня жена не понимает! — говорю я.

Снова целуемся. Лиза кладет голову на мое плечо. Чуть погодя мы встаем со скамьи. Я обнимаю ее за плечи. Обнявшись, идем по тропинке. Темнеет. Вода в озере блекло-серая.

Может, все обстояло бы гораздо проще, будь я и вправду Мартином Ферном. Если бы я без всякого шума согласился влезть в его шкуру. Может, тогда она легче примирилась бы с тем, что произошло. Но я не хочу быть Мартином Ферном. Медленно идем по тропинке. Словно на похороны. Такая нелепая торжественность. Я улыбаюсь.

Она удивленно глядит на меня.

— Что это тебя так рассмешило?

— Да так… запутанность ситуации! А ведь в сущности все очень просто!

— Тебе-то легко говорить!

— Мне легко?

— Конечно, жалко, что ты болен…

— Я совершенно здоров!

— В общем, тебе легко говорить! — повторяет она.

Это потому мне легко, что у меня нет прошлого. Прошлое ведь обязывает. Заставляет людей соблюдать правила игры. Это все равно что вексель, который ты обязан оплатить. Если же у тебя нет прошлого, тебе легко. Ты ни за что не отвечаешь. Ты болен.

У ограды мы расстаемся. Лиза сейчас обогнет дворец и пройдет в него черным ходом. Я же должен войти в ворота, которые отпирает сторож в фуражке с позументом. Он недоволен нарушением распорядка — это как-то ущемляет его престиж.

Иду парком. А Лиза бредет по лугу. Бредет понуро. Опустив голову.

Поднимаюсь к себе. Распахиваю окно. Комнату заполняет теплый вечерний воздух, напоенный запахом листвы, земли, цветов. Почти тут же звонит телефон — доктор Эббесен сообщает, что пациентам запрещается покидать санаторий без его разрешения. Мартин Ферн обязан считаться с установленным распорядком.