Я почувствовал, как меня охватывает, доводя до дрожи, навязчивая ненависть против всех чеченцев, когда-либо живших на земле.

Одновременно раздалась несколько взрывов, которые обвалили часть крыши.

– Что случилось? – крикнул я.

– Эти твари подожгли дом, - отозвался Ломакин.

– Всем на улицу.

– «Чехи» перебьют нас всех. Мы выйдем, и эти суки перестреляют нас.

Я задыхался от дыма, но пытался вытащить Озимина из-под обвалившейся балки. Он относился к происходящему с удивительным спокойствием.

– Мне уже не выбраться, - сказал Озимин. – У меня перебиты ноги. Какой же я был дурак, когда добровольно отправился в эту дурацкую Чечню.

– Ты можешь двигаться? – спросил я. – Быстрее соображай, сынок, к нам приближаются «бородатые».

– Уходим, - сказал Петунин. – Ему не помочь.

Я сделал Озимину укол и повернулся к Петунину:

– Сейчас ты возьмешь Андрея, и мы вместе выберемся отсюда. Я буду прикрывать вас.

– Ты хочешь сказать, что я потащу «срочника» на себе? Так, что ли?

– Да, ты потащишь его на себе.

– Нет, - отказался Петунин. – Эти чеченские ублюдки тут же прикончат нас. Я не потащу его. Из-за какого-то урода «чехи» завалят нас обоих.

– Ты понесешь его, - сказал я. – Ты понесешь его, или мне придется пристрелить тебя.

– Да ну?

Это была типичная боевая ситуация, не оставляющая времени для размышлений. Подчиняясь лишь инстинкту, я вскинул автомат и, опередив Петунина на мгновение, нажал на спусковой крючок. Пули ударили его в переносицу. Он не успел почувствовать боли. Он умер в ничтожно короткую долю секунды. Кровавая жижа забрызгала стену, пол. Кровавые капли попали на Озимина.

Сквозь проломы в стене кто-то ударил длинной очередью. Одна из пуль пробила Озимину обе щеки. Все мышцы лица были порваны, челюсть повисла и открыла полость рта, наполненного месивом из крови и зубов.

– Ты верен, что мы выберемся отсюда? – спросил лейтенант Камков. – честно говоря, мне очень не хочется расстаться с жизнью.

– Мы уже умерли и попали в ад, - ответил я. – Теперь никому не удастся нас угробить.

Я увидел солдата, бегущего к нам. Он остановился и, обернувшись, попытался выстрелить, но магазин оказался пуст. Николаенко судорожно зашарил рукой по груди, нащупывая в «лифчике» спаренные рожки. Но в этот момент его ноги подогнулись, и он упал, раскинув руки. Я увидел, как выскочившие из ближайшего дома боевики подхватили Николаенко под руки и опять забежали внутрь. Я услышал визгливый крик, который словно заглушил собой шум боя и крики «Аллах», «Аллах акбар». Солдат умирал в руках «чехов». Я не мог оказать ему никакой помощи и яснее, чем прежде, ощутил безвыходность своего положения. Из окна вылетела человеческая голова и упала на дорогу. Ее отрезали Николаенко, когда он был еще жив.

Я побежал влево под прикрытием кустов, затем бросился к стене. Прислонившись к полуразрушенной стене дома, я пытался понять, что происходило. Это оказалось невозможно.

Я бежал, спотыкаясь, в ясном ощущении смерти, ожидая очереди слева, справа, в упор. Не очень далеко от меня слышались выстрелы, но там гнались не за мной. Свернув в сторону, я перелез через забор и чуть не спрыгнул на голову Абрамову, который лежал к канаве, обхватив левую ногу чуть выше колена. Между пальцами сочилась кровь. Лицо раненого было искажено от боли. Я достал нож и разрезал штаны вокруг раны. Пуля задела мягкие ткани и не представляла серьезной опасности. Я вколол раненому обезболивающее. Перевязать ногу Абрамов мог сам.

Я услышал выстрелы, но не понял, что они означали. Подбежав к ближайшему дому, распахнув дверь ударом ноги, я прострелил комнату очередью. Двое стариков свалились на пол, оказавшись в неподходящем месте. Я вылез в окно и попал прямо в кусты, шипы которых исцарапали меня, и тут же внутри дома раздался взрыв. Я скорчился от боли, теряя сознание, неспособный ни думать, ни сопротивляться.

Я очнулся и не понял, где находился. В десяти шагах от меня с треском горел дом. Дым разъедал глаза и выдавливал слезы. Я слышал крики и выстрелы.

Стараясь удерживаться от кашля, я медленно прошел сквозь дым и увидел боевика, обыскивающего карманы лежащего солдата. «Чех» потянулся к оружию, но прежде, чем он успел схватить автомат, я уже дырявил его выстрелами. Он попытался подняться, но тяжелое ранение лишило его возможности двигаться. «Чех» сидел, привалившись к дереву и безразлично смотрел на меня. Он закашлялся и выплюнул несколько сгустков крови. Секунду помедлил и плюнул еще раз – в мою сторону. Ему уже было не на что надеяться. Я подошел, приставил ствол «стечкина» к его лбу. Я понимал, что нужно спешить, но хотел растянуть удовольствие от убийства и исполнить задуманное неторопливо, испытывая при этом ту изощренную радость, которую всегда ощущал в такие минуты. Я добил боевика несколькими выстрелами.

Я дрожал всем телом и, казалось, лишился последних остатков разума. Злоба затуманила мозг, в котором различалась только одна мысль: если я не могу избежать смерти, то должен сам стать смертью. Скрывающееся в любом человеке безумие вырвалось наружу и уже никакие сдерживающие силы не могли ему помешать.

Вокруг меня раздавались беспрерывные очереди. Я метался от стены к стене. Вокруг горели дома. Я не знал, куда стрелять и стрелял в горящие дома, которые отвечали огнем. Потом я спрятался за кучу камней. Видел, что-то двигалось – стрелял туда. Замечал что-то неподвижное – тоже старался попасть очередью. Я стрелял вокруг себя с единственным желанием – разделаться с окружавшим меня адом.