Жизнь в Годалминге, в отрыве от своих богемных друзей, окончательно сделала из Мэллори мужчину. Он не хочет повторять с Литтоном той же ошибки, которую сделал с Джеймсом. Он не позволяет себе влюбиться в старшего брата своего прежнего возлюбленного. На глазах у Литтона он начинает встречаться с девушкой по имени Котти Сандерс, впоследствии прославившейся на литературном поприще под именем Энн Бридж. Литтон уезжает. Тем не менее, Мэллори поддерживает с ним переписку – впоследствии они работают над общими научными темами.

В школе Мэллори преподавал историю, математику, латынь и французский. Был ли он хорошим учителем? Иные современники говорят, что нет. Он пытался подружиться со своим классом, научить школьников думать, философствовать, интересоваться миром. Он не пытался снизойти до их более простого провинциального сознания, оперируя понятиями, выученными в Кембридже, и витая в облаках. Поэтому в его классах всегда царил страшный кавардак.

Другие, наоборот, видели в методе Мэллори положительные стороны. Он не заставлял зубрить, но хотел, чтобы дети понимали; он часто говорил о политике, приводя её в качестве модели, иллюстрирующей различные процессы. Не раз он водил учеников на экскурсии, ездил с ними на природу, изучал архитектурные памятники. Грейвс говорил, что Мэллори был лучшим из всех его учителей.

Потом Мэллори женился на Рут, а потом началась война, выбившая его из колеи на четыре года.

А потом были горы, горы, горы.

Джон Келли показался мне невероятно упрямым. И не менее выносливым. Он мог идти вперёд – и шёл. Если бы не мог – шёл бы с не меньшим упорством.

На 7800 Матильда уже не была столь разговорчива, как раньше. Она знала: теперь главное – дойти. Что и как планирует делать Келли – это второй вопрос. Она снова примкнула к Жану и Седрику, стала общаться с ними больше, нежели с англичанином. Шерпы разговаривали между собой на птичьем наречии.

У одного из шерпов была с собой книга на деванагари. Келли попытался прочесть хотя бы несколько слов, но не смог. Шерпы рассмеялись. Келли думал, что это – хинди. На самом деле шерпский язык, хотя и использует азбуку деванагари, к хинди не имеет практически никакого отношения. Хинди относится к индоевропейской семье, шерпский же – к сино-тибетской, точнее, к её тибето-бирманской подсемье, к промежуточной подсемье тибето-киннаури, к ветви бодских языков, к тибетской группе, к шерпско-джирелской подгруппе. Да, я всё это помню.

Шерпы посмеялись над Келли, а потом начали в шутку учить его своему языку. Они, шерпы, могут смеяться даже на 7900. Потому что это часть их работы. Келли быстро устал. Он запомнил только дни недели, потому что шерпы часто носили созвучные им имена. Пемба, например – это суббота. Пасан – пятница. Хотя ладно, перечислим все, это не трудно. Дава, минма, лхакпа, пхурба, пасан, пемба, ньима. Это то, что выучил Келли.

Он ушёл спать, когда остальные ещё только доедали свой ужин. Матильда посмотрела в его сторону, но ничего не сказала. Ту ночь она провела в палатке Жана и Седрика.

Утром они должны были идти наверх и организовывать штурмовой лагерь. Шерпам вменялось в обязанность помочь добраться и донести оборудование, после чего спуститься в финальный лагерь. На вершину должны были идти только европейцы.

Но Келли подошёл к Жану и сказал: я не пойду с вами. Как, удивился Жан, как не пойдёшь. Мы с тремя шерпами не справимся. Я отдам вам ещё одного, сам обойдусь двумя. Жан нахмурился: это ставило под сомнение весь подъём. Из-за того, что экспедиция резко сократилась, он уже рассчитывал на англичанина. В случае, если англичанин уходил куда-то в сторону, да ещё и с двумя шерпами, массу груза пришлось бы перераспределять.

Но Келли был твёрд. Я ухожу, сказал он. Дава пойдёт с вами, а Пемба и Ками – со мной. Если бы не я, вы бы и досюда могли не дойти.

В горах незачем ссорится. Когда на счету каждый джоуль, тратить энергию на склоки смерти подобно. Поэтому Жан отступил. Хорошо, Джон, сказал он. Но тогда ты не должен рассчитывать и на нашу помощь. Я никогда не рассчитывал, ответил Келли. Жан молчал. Келли добавил: если бы ты подвернул ногу, я бы тебя бросил; если бы я подвернул ногу, ты бы бросил меня. Мы оба это знаем. Таков закон.

Жан развернулся и продолжил сборы.

Келли собрался чуть раньше. Он и двое шерпов сложили свои рюкзаки, упаковали вещи и двинулись.

Стойте, услышал Келли. Это была Матильда. Она уже закончила сборы.

Я с тобой, сказала она по-французски, и Джон Келли понял, что она имеет в виду.

Вернёмся в 1924 год. Немногим ранее Джордж Мэллори произнёс свою самую известную сентенцию, свой единственный афоризм. Вращаясь в обществе друзей, которые говорили крылатыми фразами, извергали их из себя за едой, на прогулках, в поездках, даже в туалетах, Мэллори никогда не был многословен. Но одной своей фразой он заткнул всех этих Стрейчи, Бруков, Кейнсов, всю интеллектуальную элиту. Их красивые слова были и остаются абстракциями, голословием, измышлениями разума, которому больше нечем заняться, кроме как мыслить.