Все темницы сложены из одного материала, и они не умеют прощать беглецам их вольность. Вся их суть заключается даже не в затворах и висячих замках. Нет. Если бы наш Окрылённый беглец оглянулся, то заметил, какой злобой исказились лица надзирателей и лица их покровителей. Он лишил их смысла существования! Он отнял у них жизнь, став причиной массовых самоубийств и психических расстройств.

Они не умеют прощать.

Ворота уцелевшей части цитадели зашевелились, подневольно скрипя. Створки тяжко разошлись в стороны. Внутри, в сумраке что-то копошилось, вспыхивало, раздавались повелительные команды, им вторило покорное эхо. И наружу начало выползать другое творение: какое-то чудовище, поблёскивая на солнце толстокожими боками и ощерившееся по сторонам ядовитыми колючками…

Извращённый ум, наблюдая за бегством непокорного узника, чертил чёрным карандашом на белом ватмане. Густо и путанно ложился чертёж, покрывая липкой путиной белый лист. В эту сеть он намеревался уловить беглеца, на ячейки подневольные сварщики тут же наваривали броню, мертвенные блики освещали напряжённые лица и замершие на стапелях конструкции. Конструктор торопил и подстёгивал, надсмотрщики поднимали плети, ругань и бессильный ропот становились частью творения, и оно удалось на славу.

Первое творение безумных конструкторов осторожно подползло к воде, с опаской попробовало воду и всей многотонной массой плюхнулось по самую ватерлинию, поднимая тучу брызг. Затем, один за другим, начали выползать другие разнокалиберные монстры, крохотные и юркие, пышущие атомными сердцами исполины. Их отличала одна общая способность – они умели наносить удары возмездия.

Целый флот выстроился вдоль берега в ожидании команды, омрачая небо копотью и дымом. Надутые бока кораблей и катеров нетерпеливо дрожали, словно борзые, почуявшие жертву.

Длинный гудок разорвал воздух на части, и он же послужил сигналом погони и травли. Флот Всех Федераций, под командой грозного адмирала, ускоряясь и поднимая брызги на форштевнях, рванул вперёд!

Беглец лишил темницу её смысла, и она решила отомстить, догнать и водворить законный порядок: обрести смысл жизни, тем самым обессмертив своё существование…

И вот только теперь начинается самая обыкновенная земная история. А сколько чудесного уже свершилось и ещё свершится. Даже обыкновенные земные реки имеют два русла: одно видимое, другое скрытое – подземное.

Рождение

В одном приморском городке родился мальчик. Над ним склонилась многочисленная родня, сдерживая от счастья дыхание. И к нему, никем не замеченные, приблизились две загадочные фигуры. Блестящий адмирал, по обыкновению надменный и знающий себе цену, шагнул уверенной походкой, вытянул шею из белоснежного с золотым шитьём кителя и зорко всмотрелся в младенца: «Морячок. Подрастёт и никуда не денется, быть ему на моей палубе юнгой. А там посмотрим…» Второй вначале был безмолвен, потом улыбнулся, радостно щурясь на солнце, вдохнул слабые потоки утреннего бриза, прислушался и шёпотом произнёс имя новорождённого: Назар.

Шёпот тут же был подхвачен присутствующими. Имя всем понравилось, родные оживились и согласно закивали головами…

Сколько помнил себя Назар, он никогда не воспринимал окружающий его мир в цельности. Всегда он казался ему сложенным из осколков и фрагментов. Собранным грубо и наспех.

Когда собираются вместе именитые художники и начинают создавать одну, общую на всех грандиозную картину, они традиционно подолгу спорят, перебивают оппонентов, доказывают своё, сугубо гениальное виденье, а потом разбегаются в стороны (благо холст обширный и место всем хватает) и приступают к творческому акту. Получается нечто красивое, чувствуется мастерство и талант, но в то же время явно аляповатое и противоречивое. Там где встречаются два мировоззрения, происходит столкновение колоритов и стилей, острое вонзается в мягкое, мутное пятно заливает детали, а чёткость классическими шпажными приёмами рассекает всё дымчатое и туманное, аллегорическое. Поднимается гвалт. Разноплановое полотно трещит и ползёт по швам, его пытаются сшивать. Малозаметные стежки и умельцев также причисляют к искусству и мастерам. Кому же хочется трудиться напрасно, а слава, а бессмертие, да обыкновенная краюха хлеба? И вот полотно объявляют священным, а затем аплодируют собственной находчивости. В нём подмечают некую ценность, талантливо отображающую нашу беспокойную и «многоплановую» жизни, образ мысли. Объявляют настоящим искусством, прикрывают стеклом, защищают сигнализацией и выставляют охрану. Собирается многочисленная любопытная публика.

Вдалеке от выставочного зала, за лабиринтом коридоров, в мастерской продолжали спорить и ругаться напившиеся по случаю художники. Жизнь отдельно, живопись сама по себе.

Назар убегал от всего живописного и портретного, и только одна картина однажды потрясла его детское воображение: «Девятый вал». Там, на жалком обломке гордой цивилизации, ещё недавно, до шторма, бахвалящемся своей мощью, спасаются беспомощные перед морской стихией люди. Морская волна царь-горой возвышается над вопящими от страха карликами, которые возомнили себя покорителями океанов. Вспененный султан трепещет на ветру, величественная необузданная волна решает, как ей поступить: утопить сразу, или поиграть и выбросить потом на берег? Мальчик задумался, переминаясь, постоял у картины, наклоняя голову, то в одну, то в другую сторону и решительно направился к выходу. Многое было мальцу непонятно.

Заботливые родители рассудительно пытались определить место Назара в жизни. Так он попал сначала в борцовский зал: «Сила и умение давать сдачу – это главное, сынок».

Назар походил и воспротивился:

– Папа, неужели умение ставить кому-то подножку сделает меня человеком?

– Хм… Надо уметь защищать себя.

– Так и остальные ведь учатся? На подножках далеко ли уйдёшь?

И Назар категорически отказался примерять новенькое кимоно.

Сохраняя верность олимпийским традициям и красочным перспективам, в которых пьедесталы заслоняли собой всё, Назара записали к тренеру большого тенниса. Мальчику дали ракетку и он, следуя чётким указаниям, начал настойчиво и методично вбивать мячик в бетонную стенку, потом сбился со счёта и обратился к тренеру:

– Так я никогда не проломлю эту стену!

Умудрённый годами тренер пожал плечами и предложил себя вместо стены. Назару стало ещё скучней: кругом сетки, линии-границы и жгучее желание попасть в противника сногсшибательным жёлтым ядром, желание уничтожить его, снести с площадки, чтобы одному тебе ликовать и быть победителем.

Однажды, на выездных соревнованиях, нарушая традиции олимпийского торжества, Назар на победном счёте бросил ракетку, обнял по-детски обомлевшего соперника и навсегда покинул ограниченное разметкой поле. Его провожали недоумённо и молча, никто не аплодировал – он не подарил публике ожидаемого зрелища.