Выходя из дверей подъезда, сразу крикнул:

– Эй, Семечкин, гляди я какой!

Семечкин выплюнул семечную шелуху и сказал равнодушно:

– Жизнь у вас, сапиенсов, столь нелепо зависит от качества внешней оболочки.

– И так внезапно! Сверхнеожиданная неожиданность. Величайшая в жизни! Как говорится, тебе большое-большое мерси. В моем прежнем теле было совсем неприлично находиться.

Впрочем, Алик вспомнил, что хвалить Семечкина бессмысленно. Тот к подобному оставался равнодушен.

– Эх, торжествовать надо было не вчера, а сегодня. Такого выдающегося повода в жизни больше не появится. Жаль, что у меня серебра больше для «Дупла» нет. И других хороших металлов тоже, и даже бумажек с нарисованными цифрами.

– Эти ваши деньги повсюду валяются, – сказал Семечкин. – В земле, на земле, как мусор.

– А я этот мусор собирал. Только не очень удачно.

– Неужели ты не замечаешь? Земля напичкана деньгами и золотом, как колбаса жиром.

– А на ней живут люди и околевают с голоду.

– Если бы ты мог видеть. Вон там лежит, сплющенная автомобильным колесом, сережка, а вон там, возле соседнего дома, обручальное кольцо. Или прямо тут под асфальтом круглая серебряная табакерка со сгнившими остатками кокаина. У ближайшей помойки стоит выброшенный диван. В нем с двух сторон двумя людьми заначки были сделаны. Правда, с одной стороны деньги устаревшие, советские. А современных сто шестьдесят девять тысяч рублей.

– На семечки тебе хватит. Ну что же, давай освежуем диван и в «Дупло», торжествовать. Какой-нибудь ножик нужен, сейчас сбегаю домой.

– Не надо, – сказал Семечкин. – Держи.

Случилось невероятное. Алика что-то развернуло, обнаружилось, что его руки теперь вытянуты, и на ладонях лежит большой кинжал. Сразу понятно, что необыкновенно дорогой, длинный, тяжелый, в золоте и с узорами. Глядя на него, Алик вдруг понял, что теперь в жизни все изменилось.

– Знаешь, что мне сейчас больше всего хочется? – Спросил Алик, когда они подходили к «Дуплу». Ни денег и ни золота. Как у всякого бывшего предпринимателя, у меня накопилось недоверие к людям, большие запасы недоверия. Кажется, уже говорил: сильно хочется физически покарать гадов, псевдодрузей, обманувших и обворовавших меня. Достоинство корчит меня, достоинство, муки обманутого.

– И нищим тоже мстить собрался?

– Да нет, – подумав, ответил Алик. – Они, в принципе, в своем праве. Погорячились, неправильно поняли. Надо им угощения поставить, удивить шампанским или коньяком. Я только предательства не прощаю. Есть ублюдки, предавшие меня в самую тяжелую минуту. Давившие мне на макушку, когда я тонул. Неизвестно только, где они сейчас.

– На это не рассчитывай, – прямо сказал Семечкин. – Мы в дела местных аборигенов не влезаем и ничего в них не понимаем. Вы, человечки, всегда путаете физические тела и разные процессы. Лучше проси что-нибудь материальное, понятное мне и моим землякам. Собственную статую из платины, автомобиль «Москвич».

– А зачем вы нам, людям, помогаете? – Алик остановился, разглядывая, появившиеся возле «Дупла», кусты роз, уже засыхающие, нелепо торчащие прямо из асфальта.

– Можно сказать, по привычке и врожденному менталитету, – сказал Семечкин. – Вообще-то, таковы обычаи в нашем мире. Выполнение любого желания обитателя нашего мира – это закон для нашего общества. Все всегда получают, что желают. На этом я и погорел. Получил гораздо больше, чем хотел.

Эти слова Семечкин сказал, уже спускаясь по лестнице в «Дупло». Алик шел за ним. Семечкин все твердил, все обсуждал прежнюю тему:

– Мы не можем научить тебя петь и играть на гавайской гитаре.

– Мне не надо на гавайской.

– И английскому языку и латыни не можем, – не слушая его, продолжал Семечкин. – И идишу. И умению разбираться в классической философии, танцевать танго и ткать ковры. И заявки по осчастливливанию народов не выполняем. Бывали подобные. А один перец как-то попросил оживить ему мраморную статую. Пробовали, но не сумели, живых людей и прочих зверьков теперь не создаем.

– Я, вроде, слышал про это происшествие со статуей. Наверное, читал в прессе, – пробормотал Алик. Странно, но сейчас приходилось верить Семечкину.

Обнаружилось, что внутри «Дупла» пусто, ни одного посетителя, а за стойкой – незнакомая буфетчица, мордастая и румяная девка.

Она неохотно объяснила, что Сонька вдруг помолодела, похорошела и резко уволилась. Говорит, что собирается поступать в Институт киноискусства на артистку.

– У нас тоже праздник, – произнес Алик. Он достал только что добытую пачку денег, бережно запаянную прежним хозяином в целлофан. Небрежно похлопал ей по стойке. – Достань чего-нибудь из лучшего здесь! Из напитков самое подходящее в этот момент – пожалуй, шампанское. Лучшего и самого дорогого сорта!