– От всего умирают, только не от любви, – утешала Пен– Холь.

– Какая бы ни была причина, – говорила баронесса; – верно только то, что Калист умирает, у него все признаки чахотки, этой самой страшной болезни моей родины.

– Калист умирает, – проговорил барон, открывая глаза; две крупные слезы медленно покатились по его морщинам. Может быть, это были первые слезы в его жизни.

Он встал, приблизился к кровати сына, и, не спуская с него взгляда, взял его за руки.

– Что ты хочешь, отец? – спросил Калист.

– Хочу, чтобы ты жил! – вскричал барон.

– Я не могу жить без Беатрисы, – ответил Калист старику, снова упавшему в кресло.

– Где достать сто луидоров, чтобы выписать докторов из Парижа, пока еще не поздно? – сказала баронесса.

– Разве сто луидоров могут спасти Калиста? – вскрикнула Зефирина.

Не дожидаясь ответа, она развязала нижнюю юбку, которая, падая, произвела глухой звук. Отлично зная места, где были зашиты луидоры, она распорола ее в один момент, и золотые монеты, звеня, падали на юбку одна за другою. В немом изумлении смотрела на нее Пен-Холь.

– Ведь вас все видят, – говорила она на ухо подруге.

– Тридцать семь, – отвечала Зефирина, продолжая считать.

– Все слышат, как вы считаете.

– Сорок два, – продолжала Зефирина.

– Новые двойные луидоры! откуда они у вас? Ведь, вы ничего не видите?

– Я пробовала их на ощупь.

– Вот сто сорок луидоров, – крикнула Зефирина, – довольно этого?

– Что случилось? – спросил вошедший шевалье, пораженный видом старой подруги с юбкой, полной луидоров.

В двух словах Пен-Холь объяснила все.

– Я знал об этом и в свою очередь принес сто сорок луидоров в распоряжение Калиста.

Рыцарь вынул два свертка. При виде такого богатства, Мариотта велела Гасселену затворить дверь.

– Золото не возвратит ему здоровье, – сказала баронесса со слезами на глазах.

– По крайней мере, это дает ему возможность последовать за маркизой. Так ведь, Калист? – прибавил шевалье.

Калист привстал на постели и радостно вскрикнул:

– Ехать, ехать!

– Он будет жить! – проговорил барон упавшим голосом. – Я могу умереть спокойно: пошлите за священником.

Слова эти объяли всех ужасом. Калист плакал, видя, как побледнел отец от волнения.

Священник, зная приговор врачей, пошел за мадемуазель де Туш. Прежняя ненависть к ней сменилась теперь восторженным поклонением, и он защищал ее, как пастырь свою любимую овечку. Весть о безнадежном положении барона собрала на улице целую толпу. Крестьяне, соловары и слуги Геранды стояли на коленях, пока священник напутствовал старого бретонского воина. Все смотрели на прекращение такого древнего бретонского рода, как на общественное несчастье. Обряд этот поразил Калиста, и на минуту горе заглушило любовь. Во время агонии стойкого защитника монархии, Калист стоял на коленях и, рыдая, следил за приближением смерти. Старик скончался в кресле, окруженный семьей.

– Я умираю верный королю и религии. Да продлит Господь за мое усердие жизнь Калисту, – шептал он.

– Я буду жить, отец, и буду повиноваться вам, – отвечал юноша.

– Если ты хочешь, чтобы смерть моя была так же спокойна, как моя жизнь с Фанни, дай мне слово, что женишься.

– Я обещаю тебе, отец.

Много трогательного было в Калисте или, лучше сказать, в призраке Калиста, поддерживаемом шевалье, который следовал за гробом: Казалось, привидение вело тень. Церковь и маленькая площадка перед ней были полны народу, который стекался сюда на десять миль в окружности.

Баронесса и Зефирина были сильно огорчены, заметив, что, несмотря на желание повиноваться отцу, Калист по-прежнему находился в мрачной апатии. В день погребения баронесса ушла с ним в сад, села на скамейку и долго расспрашивала его. Он отвечал ласково и покорно, но в ответах его звучала полная безнадежность.

– Мама, – говорил он, – пойми, что нет во мне жизни; пища не питает меня, воздух не живит мою кровь, солнце не греет меня, и когда оно освещает наш дом, как теперь, когда ты видишь наш дом, залитый светом, мне он представляется неясным туманным пятном. Будь Беатриса здесь, все засияло бы мне. Напоминают ее мне только вот эти цветы, – говорил он, вынимая спрятанный на груди завялый букетик, подаренный маркизой.

Баронесса ни о чем больше не спрашивала Калиста: ответы его причиняли ей еще больше горя, чем его молчание. Увидав Камиль в окно, Калист вздрогнул, так сильно напомнила она ему Беатрису. Этой радостной минутой обе убитые горем женщины были обязаны Камиль.

– Калист, – сказала Фелиситэ, – карета готова, отправимся вместе искать Беатрису.

Бледное изнеможенное лицо юноши вспыхнуло, и улыбка на минуту оживила его.

– Мы спасем его, – сказала мадемуазель де Туш матери, которая со слезами радости сжимала ее руки.