– Миледи, простите! – сказала Мира, хотя чувствовала не вину, а нечто иное. – Я так виновата перед вами. Из-за меня вы попали в немилость…

Сибил снова хохотнула, прервав девушку на полуслове.

– Из-за тебя?.. Какая милая наивность! Я делала лишь то, что хотела. И ты делала то, чего хотела я. Моя собственная глупость всему виной, и ничто иное.

Графиня отвернулась к стеклу, за которым мелькали поручни дворцового моста и искрился водной рябью Ханай. Мира молчала, прислушиваясь к себе. Нечто произошло в душе, что-то изменилось.

Со дня смерти отца она жила будто в тумане: все ощущения были приглушены, звуки тихи, краски блеклы. Пелена безучастия отгораживала ее от мира. Сейчас эта пелена порвалась.

«Заурядная феодальная усобица» – так сказал владыка Адриан. Это – об убийстве отца. Сир Клайв души не чаял в дочери, учил ее читать и ездить верхом, с нею кормил белок и ходил под парусом, и играл в стратемы, и выслушивал ее горькие откровения о первой влюбленности, и рассказывал о матери, усадив дочку себе на колени… Теперь его не стало. Заурядное событие, ничего особенного, по мнению владыки.

Однако – странная штука! – еще больше ее задела «серпушка». Мира прекрасно играла в стратемы. На деревянное поле со схематичными изображениями полей, лесов и рек выставлялись в боевом порядке фишки двух цветов – черного и алого, – и вступали в жестокие сражения. На фишках были высечены значки, обозначавшие их ранги: серпы – крестьяне, мечи – наемники, монетки – купцы, подковы – рыцари, искры – первородные дворяне. Мечи представляли собой неплохую боевую силу, подковы были быстры и сметали все преграды, монеты подкупали вражеских бойцов и склоняли к мятежу, искры вдохновляли воинов сражаться храбрее и объединяли их в могучие отряды – батальоны. Фишки с серпами – они же серпушки – были слабейшими изо всех. Умелый стратег использовал их лишь как живой заслон, чтобы замедлить наступление противника: вражеские мечи легко сметали серпушек с поля, но затрачивали на это ходы и теряли время. Ни на что другое серпушки не годились.

Обида и горечь, загоревшиеся в душе Миры, пробудили ее от апатии. Голова стала яснее, мысли замелькали хороводом, злое возбуждение наполнило тело.

Я жива. Я умна. Я – искра.

Графиня Сибил тем временем досадовала:

– Эта клетчатая крыса, церемониймейстер, конечно же, разболтает всему двору о нашем позоре. Представляю, какую потеху из этого сделают: неуклюжая медведица сделалась интриганкой! В былые времена наглецу, кто словами унижал первородного, Нортвуды выбивали зубы и выдирали язык. Право, я устроила бы церемониймейстеру такое удовольствие.

– Что мы можем сделать, миледи? – спросила Мира неожиданно спокойно.

– Лучшее, что можно сейчас сделать, деточка, – вернуться в Клык Медведя и как можно дольше не попадаться на глаза владыке и всей столичной своре. Пока вся история не забудется.

– То есть… проглотить и стерпеть?

– Иногда приходится.

Брови Миры поползли вверх. Нортвуд – земля своенравных, строптивых людей, которые никогда и никому не спускают обиды! А леди Сибил – правительница этой земли!

Дед графини однажды вызвал рыцаря на поединок за то, что тот сказал, будто дед слишком стар и немощен. Деду исполнилось тогда семьдесят два года, рыцарь был на полфута выше его и на добрый пуд тяжелее. «Я уложу тебя в три удара, старик», – заявил молодчик и с легкостью выполнил обещание. На третьем выпаде его меч вошел меж ребер седого лорда. Однако, клинок застрял в месиве из кольчужной проволоки, кожи и плоти, и рыцарь на миг остался прикован к противнику. «Пойдем вместе», – сказал старик и вогнал кинжал в подмышечную впадину рыцаря.

Леди Сибил любила эту историю и охотно рассказывала, но впервые Мира услышала ее от своего отца. Он восхищался непреклонностью нрава – того самого, что оказывается порою прочнее костей и стали. «Никогда не глотай обиды, – говорил отец. – Можешь простить, если сочтешь нужным. Но стерпеть и затаить в себе – это нет».

– Не смотри так! – бросила леди Сибил. – Ты что же, осуждаешь меня?!

– Нет, миледи… Но я хочу найти убийцу отца.

– Как благородно! И кто же будет искать? Ты? Я?..

Глаза графини недобро засверкали. Вся злость, которую она не смогла выплеснуть на Адриана, теперь грозила орушиться на Миру. Тем не менее, девушка продолжила:

– Простите мою настойчивость, миледи. Но ведь вы, как правительница земли, имеете право наказывать людей за преступления, совершенные в вашей земле. И у вас есть немало верных воинов…

– Во-первых, любезная законница, я имею право судить лишь чернь и моих собственных вассалов. Благородного человека, принесшего вассальную клятву, по закону может наказать только его собственный сюзерен, либо императорский суд. Во-вторых, преступление совершено не в моей земле – вы еще не въехали в Нортвуд, когда на вас напали. И в-третьих, сейчас злодеи уж точно не в Нортвуде!

Мира нахмурилась и продолжала смотреть графине в лицо. На несколько вдохов повисло хрупкое, напряженно молчание.

Уголки рта леди Сибил дрогнули, словно намекая на улыбку.

– Однако, – сказала она, – кое-что я могу тебе предложить. Это безрассудно и опрометчиво, но…

Сердце Миры радостно забилось.

– Что же, миледи? Что мы можем сделать, чтобы найти убийц?

– Ждать.

– Простите?..

– Мы можем, дорогая моя, остаться в столице, несмотря на гнев владыки и насмешки придворных, и паутину сплетен, которая свяжется вокруг нас. И будем ждать – это наибольшее, что мы можем.