Не бойся ничего
вернуться

Курас Игорь Джерри
Шрифт:

«И вот я заснул, убаюканный ливнем —…»

И вот я заснул, убаюканный ливнем —и спал, и приснилось, и было легко:деревья висели над берегом дивным,и воды прозрачны, и дно глубоко.Безмолвные в озере плавали рыбы,бесшумная с ними дружила вода —и мне показалось: мы тоже могли быкак рыбы, прижавшись, уплыть навсегда.Прижавшись, как рыбы в одном водоёме,где гулко всплывают деревьев плоды,мы плыли спокойно – и в этом объёмевесь мир отражался, как в капле воды.Проснувшись, пойму и увижу, что пустои тускло, как за день до первого дня:бессмысленно в комнату свесилась люстраи смотрит глазницей пустой на меня.

«Трубят будильники. В окне резвятся птицы…»

Трубят будильники. В окне резвятся птицы.Взметнувшись, прячутся в портьере те, кто снится.Являя признаки вселенской благодати,хлеб на столе: и многомерен, и квадратен.Яйцо раскрыто, как бутон неяркой розы,с ним сыр лоснится со слезой, как срез берёзы.И чайник к чашке наклоняет грустный профиль,и как чума ползёт по дому запах кофе.Звонят мобильники и требуют отдатьсяделам и замыслам; машины в стаях мчатся.И мир вращается, как бы внутри коробки,как будто кто-то нажимает сверху кнопки.И лишь поэт лежит один в своей кровати,являя признаки вселенской благодати.Царь Соломон – он лепесток огромной розы,Непробуждённые, его блаженны позы.Его лицо запечатлело нам загадку —как будто времени сумел всучить он взятку.Укутан плотно часовыми поясами —который час сейчас, они не знают сами.Он спит, уставший от ночных небесных странствий,Он отражается лицом в ином пространстве.Ведь так решил нажавший кнопки на коробке:«Пусть спит поэт, бедняга, – век его короткий».

«Виолончель на встречной полосе —…»

Виолончель на встречной полосе —и струны к небу в тысячу свечей.Вот справа лес, и в нём – виолончель:в лесу трава – смычок висит в росе.Прыжками жиг, роптаньем сарабанд,где вдох, как Бах, а выдох, как полёт —мир приторочен, точно чёрный бант,и заколочен, словно чёрный ход.Ни победить, ни объявить ничьей —смычок в росе искрится и течёт.Какой там счёт, когда виолончель?Мой дурачок, никто не знает счёт.Ветшает слово в гардеробной фраз,луна то в профиль, то опять анфас.Смотри, как странно: с каждой сменой фазстареет сердце и скудеет глаз.Без лишних слов, без правильных речейвиолончели на плече наклон.На миг повиснет и твоя качель:на двух канатах – с четырёх сторон.И, заколочен, точно чёрный ходтвой старый мир останется ничей.Твой вдох, как Бах – твой выдох, как полёт.Лети туда, где ждёт виолончель.

«Встань, отключи телефоны и выброси прочь…»

Встань, отключи телефоны и выброси прочь;каждую точку экрана закрой, обесточь:всем дочерям иудейским сказали, что ночь —значит, никто не придёт и не сможет помочь.Всем сыновьям иудейским сказали: пора,только никто не услышит шаги у шатра.Кто-то проснётся, а кто-то проспит до утра —но ни один не придёт к пепелищу костра.Я же не флейта! На мне невозможно играть!Все мои клапаны ржавы, попробуй понять, —ржавы, как смытая морем – не в силах догнать —вся фараонская конница,вся его рать.Даже закат этот —бурый, как с пятнами ржи;мост на канатах ржавеет, за ним гаражи,шпили, железные рельсы,домов этажи…Что ты задумал?Оставь это!Брось!Отложи!Что ты задумал – зачем ты суров и упрям?Что сыновьям иудейскими их дочерям?Росчерк еловый отчётлив в окне, и ветвямкак распрямиться от ветра за стёклами рам?Встань, отключи телефоны и выброси прочь;каждую точку экрана закрой, обесточь:ты же не флейта, ты знаешь, что ночь – это ночь,значит, никто не придёт и не сможет помочь.

Дождливый экзерсис

Ты заметила? – воздух сегодня больной.Моросит над осинами дождик дрянной,в придорожной грязи суетитсябестолковая чёрная птица.А над лесом, едва ли понятное нам,шепчет небо надменно округлым холмамнастороженно важное что-то,но вникать всё равно неохота.Там, в недельной небритой щетине травы,даже сбившись с пути не сложить головы,даже если совсем постараться —не забыться и не затеряться.Чьё-то имя земное играет со мной,подавая сигналы зелёной волной,призывая, как длинная нота —но вникать всё равно неохота.И суровы осины, и дождь моросит,и тяжёлое небо надменно висит,и не может никак приютитьсябестолковая чёрная птица.

«Мой чижик, мой белый пушистый птенец —…»

Мой чижик, мой белый пушистый птенец —мой ангел залётный: недолгий, невечный.Не ты ли – коварный и ловкий хитрец —оставил мне в сердце рубец безупречный?А я наслаждался твоею росой —нет, – сладостным мёдом твоим наслаждался,как вдруг обернулся ты яркой осойи звонко звенел, и вонзался, вонзался!Возьми моё сердце, и кровь мою слей,мой ангел, мой чижик, мой птенчик пушистый.Твой смех посреди кукурузных полейвлетал в моё ухо неистов, неистов.И шёпот, и стон, и дыханье твоё,мой ангел залётный, мой птенчик, мой чижик,росою и мёдом меня до краёвзаполнили, как ядовитою жижей.Я умер, мой чижик, я – пепел внутри.Мой ангел, ты выжег меня без остатка.Раскрой свои крылья – взлети, посмотри,как больно мне, чижик, как сладко, как сладко.

«Мне снился лес: как римскими мечами…»

Мне снился лес: как римскими мечами,он весь пронзался острыми лучами,входящими в него наискосок.Лес был прозрачен, строен и высок,и каждая из бесконечных сосенврывалась в ослепительную просиньнад головой – и этой синевене уместиться было в голове.Безумные вокруг метались птицы —и не пойму, к чему такое снится, —но там, в лесу, под каждою соснойстояла ты вселенской медсестрой.

Экклезиаст

Экклезиаст (Когелет – говорящийв собрании, Кагале, – все же чащеЭкклезиаст) увидел: «На кругисвоя вернётся», – ветер ли, крутящийпотухший лист, ушедшего шаги,день скорби, день веселья: уходящийи настающий. Что же делать мне?Вот ветра круг в первичной вышине —а вот, как ветер, кругом ходит время,и за ночь успевает прорастиколючее зазубренное семя,которое вчера держал в горсти.Потом стемнеет. В странном падежевсё сущее: к наскучившим ужепростым предметам не найти вопроса(кто – что? о ком – о чем?) – и безголосозатянет дождь, и думать при дожделегко: вода в последнем виражесвершенья круга, то есть перед носомздесь иллюстрация: круги воды в ведре(замедленно увидим, что внедре-ние воды дождя в другие воды) —последний миг потерянной свободы,короткий миг. Все окна на замке,как на чадре – но дверь открыта. Сводыеловых башен видят: в сентябревсё будет так же – сыро или серо:здесь все равно задёрнута портьера,но дверь открыта, а за ней – ведро;и капля, потеряв упругость сферы,становится с другими заодно.Круг завершён. Ударившись о дно,всплывает лист (берёзы, для примера),смывается и тянется к траве,там растворясь, как басма в седине:ржавеет и – теряется. Пока мнене ясно: кто разбрасывает камни?кто соберёт? В первичной вышинекто наблюдает ветер? И в окне —там, за портьерой, как за чёрной ставней,зачем опять приходит день недавний?И в этом дне, – скажи, что делать мне?