— Заткнись, Любище, — сказал Голяк. — Не липни.

— Заткнись сам, ублюдище.

Холеный прошел в комнату. Народ стоял-сидел-лежал на матрацах, общался, смотрел кино, откупоривал бутылки, жрал яблоки, тыкал окурками в мебель. В воздухе витал разнообразный шум. Мальчики и девочки отдыхали — все поголовно босоногие и расслабленные — разогревались, готовились к настоящему вечеру. Люмпа здесь не было.

— Где Люмп? — спросил Холеный.

Ему неопределенно кивнули: «Там».

Он нашел друга на кухне. Тот удобно устроился на полу, опираясь спиной о газовую плиту, и забавно раскачивался из стороны в сторону. Одежда Люмпа состояла из одних трусов, а на голове его… Полиэтиленовый мешок был напялен на голову! Холеный бросился к нему:

— Федя!

Тот медленно, с заметным напряжением поднял глаза. Мутные, бессмысленные глаза.

— Это я! Узнаешь меня?

— А… — произнес Люмп.

Холеный попытался поймать его ускользающий взгляд. Осторожно взял в ладони безвольную голову. Надо было что-то говорить.

— Как жизнь? — зачем-то крикнул он.

— Нет жизни, — тускло откликнулся Люмп.

— Чего?.. — ошалело сказал Холеный.

Больше всего раздражали карманы. Хотя, нет — дверь! Поганая, ненавистная дверь! Или слаженное ржание, рвущееся сквозь стену? Трудно разобраться. Стена-то во всяком случае была очень кстати, без нее — верный провал… На яростный шепот: «Держись!» Люмп реагировал беспрерывными кивками, сам же не желал держаться, норовил сползти на пол, оседал неумолимо, целеустремленно, и каким же гнусным издевательством казался этот тяжкий путь! Вот оно, испытание — мельтешило в голове.

Где же ключ? Высвободив одну руку, человек неистово шарил по карманам. И только найдя требуемый предмет, сообразил — чтобы изнутри открыть дверь, ключа не требуется. Он аккуратно прислонил друга к стене и попробовал дрожащими пальцами справиться с замком. Получилось.

— Пошли, — сказал человек.

Лестничная площадка не пустовала: здесь развлекался какой-то парнишка. В полной тишине он странно дергался, производил забавные телодвижения, сгорбившись, завесив глаза шикарным чубом, он мычал и сладострастно постанывал. На шее его болтался плеер. На голове были наушнички. Парнишка танцевал под музыку, слышимую только им, и выглядело это на редкость глупо и противно. Человек схватил его за одну из конечностей. Танцор вскинулся в испуге.

— Иди внутрь! Чего тут торчишь! — человек возбужденно указал свободной рукой в разинутый зев квартиры. — Туда, туда!

Парнишка миролюбиво улыбнулся, многозначительно потыкал пальцами в свои наушники и послушно удалился, продолжая дергаться. Похоже, заводная у него была музыка. Человек ногой захлопнул дверь.

Он подвел друга к противоположной стене. Крикнул, задыхаясь:

— Мы пришли!

Друг с недоумением оглядывался, силясь понять происходящее. Ситуация и впрямь была нелепой до крайности. Впрочем, ничего особенного не происходило, поэтому он вел себя пристойно.

— Мы пришли! — новый отчаянный выкрик.

И снова — ничего.

Тогда человек положил друга на кафельный пол: не мог больше держать его. Сам рухнул на ступеньку рядом.

— Как хорошо, — с наслаждением пробормотал Люмп, повернувшись на бок и уютно поджав ноги. — Холодно.

Он не задавал себе вечных вопросов. Он ни о чем не просил окружившее его безмолвие. Он не проклинал тот миг, когда увидел выход из Кельи. И даже не плакал. Просто сидел на ступеньке, обнимая чугунную решетку, вытирая лбом вековую пыль — просто ждал. Иногда он поворачивал голову и окидывал взглядом чужие неопрятные стены.

Дверь…

Дверь, украшенная вызывающей надписью. Вот она, стоит только протянуть руку! Приоткрыть ее, вдохнуть сыроватый воздух…

Он вскакивал.

Мираж, опять мираж. Обман — в который раз. Проклятая лестница! Проклятый насмехающийся колодец!

Человек ждал, теряя остатки разума. Келья не отвечала на его зов.

Редкие шаркающие шаги. Кто-то медленно поднимался вверх, шумно отдуваясь, задевая сумкой ступени, ощутимо наваливаясь на перила, кто-то карабкался сюда, усталый и равнодушный, чтобы мимоходом оборвать ниточку надежды. Да. Это женщина. Остановилась, не решаясь двинуться дальше. Глаза ее округлились.

— Подонки! — вдруг заорала она. — Опять устроили притон! Господи!.. Каждый вечер, каждый вечер!..

Замолчала, распаленная собственной решимостью. Никто не высунулся из щелей поддержать или полюбопытствовать. Лестница расслабленно позевывала. Но законное возмущение — это чувство, которое не позволит молчать долго:

— Предупреждаю, я иду в милицию! Последний раз предупреждаю! Подонки! Господи, какие подонки…

И Холеный встал. Его качало, но он дошел до квартиры. Лишь войдя внутрь, он вспомнил про Люмпа. Однако возвращаться назад было нельзя, потому что снаружи остались пустота и бессмысленность, они рвались вслед — бессмысленность выхода и пустота ожидания.

В квартире его встретили боль и тоска. Резь терзала глаза, слишком ярок был свет этого мира. В ушах стоял гул — непомерно громкими оказались здешние звуки. Холеный заглянул в комнату. Призрачный свет экрана освещал жаркое месиво тел. Потные черви — копошились, хихикали, выползали в прихожую. По коридору бродили тени. Прижимаясь к стене, Холеный побрел на кухню — попить водички. Его мутило.

— Ах… А я тебя ищу!

«Кто это? Кто? Как ее… Любка. Любище».

— Послушай, ты материалист или идеалист? — томно спросила, блестя заряженными глазками. Зачем ей?