Ну, хорошо, улыбнемся, а куда далее? Как куда? Далее, друзья, настоящие которые, старинные, кореша, тоже скривились, узнав о том, что их общий, близкий, братан, ополоумел наверное и решил сменить прочный фундамент на шаткие подмостки. Чего удумал – то, говорили они его супруге в телефонных беседах, песни сочиняет, стихи пишет. И до сих пор некоторые, особо упертые на его благополучие материальное, дабы смог все – таки им долги вернуть, позвякивают жене, сокрушаются неравнодушно. Да и ему нет – нет, а намекнут по пьяни, ну, пишешь и пиши на здоровье, причем тут работа? Он на подобные тирады и реагировать перестал. Вероятно от восхищения, насколько же доброжелательные и чуткие люди его окружают. Недавно вот случилось ему зуб потерять, по причине пародонтоза, правый верхний резец, и остаться щербатым, оделяя время от времени своих оппонентов откровением новой, разбитной улыбки. Это происшествие, ему самому показавшееся вполне логичным и не стоящим до поры внимания, вызвало бурю сочувствия в стане близких и друзей. Есть такой вид сострадания с оттенками возмущенного неприятия и легкого отвращения. Все, от супруги и сестры до дружков – приятелей дружно пошли в атаку на образовавшуюся в улыбке брешь, агитируя обладателя вульгарного оскала немедленно ликвидировать дефект. Надо сказать, что на этом фоне, лояльнее всех выглядели дети, точнее, его сынок и дочка одного знакомого поэта. Мальчишка, узрев отцовскую ощереность впервые, захохотал весело и безобидно, и почти восхищенно крикнул: «Ну, батя, ты теперь и деревенщина!». А девушка, впрочем, какая – такая девушка, вполне привлекательная молодушка двадцати семи лет с дочкой на руках, окинув его непростым, змеиным взором, выразилась в том духе, что только зубешник вставить, и мужик будешь, хоть куда, и шнурки мои, ох, совсем не зря боятся, мол, я тебя клеить начну. Вот она, власть здоровых стереотипов! Даже близкие просто не могли и не хотели воспринимать его в иной ипостаси, кроме привычной. А его самого все более и более преследовало навязчивое ощущение, что почти двадцать лет жизни прошли практически впустую, что он зря терял время на ненужные на самом деле ему занятия, оттого – то и опостылели ему окончательно и бесповоротно все эти, как он их называл, «железяки». И настолько стало осязаемым ощущение бессмыслицы, где если и было нечто стоящее, так это стихи его только, что пришлось писать во самоуспокоение «Презент тоскующему ровеснику».

Эх, дяденька, эх, тетенька, оглянешься вот так порой, ищешь – ищешь, чего ж там в прошлом, в пройденном, хорошего – то было? А получается, если без вранья, по гамбургскому по счету, пара – тройка молодых лет, еще не вполне отягощенных подлостью и не отравленных предательством идеалов и мечтаний, озаренных настоящей молодой любовью, искренней и свежей, как раз совпавших с агонией Союза Советских, да виршей несколько книжек, изданных практически чудом. За одну еще все денежки не отданы. Дети? Да, безусловно, детки – чудо, без вариантов. Главное – чада любви. Супруга, по сути – друг настоящий. Пусть по – своему, но… Никто так и не умеет более любить и дружить. На износ, порой, но ведь так оно и нужно. Прежде всего тебе самому. Счастье в чистом виде. Но, с учетом существующих обстоятельств и условий, смог ли он стать настоящим отцом? Вопрос, и еще какой…

Ты, братан, совсем ополоумел. Оглянись вокруг. Атмосфера ему повседневная не по нутру пришлась! Скажите пожалуйста! Да сейчас самая что ни на есть и атмосфера! Все в твоих лапах. Давай, еще времени хватает. Воспрянь, замути поганку какую – никакую, полезную. Под лежачий камень вода не того, а ты вон валяешься на продавленном клоподроме, обленился. Обломов. И Обломов – то желчный, склочный. Не наш ты Обломов. Не наш. Не ндравится в провинции? В столицы подайся. Есть же люди, выбравшиеся в центр из нор глухих. И ничего, как никак устроились. Причем тут стихи? Речь о серьезных делах. Хата в столицах сколько стоит? Правильно. Вот и паши, знай. Станешь еще человеком, лет через… Просто тебе перемены в жизни нужны. «Перемен!! Мы ждем….».

Да пошел ты… Тоже мне сестренка нашёлся. Братан! Брата – а – ан! Ты еще скажи, что детей нужно на ноги поставить… Хоть и нужно конечно. А насчет перемен… Когда – то, на исходе мутных восьмидесятых мы желали перемен по – настоящему. Каких угодно, лишь бы перемен. Правда культа из одноименной песни не делали. Смысл? Песенку поем, а в остальном… мы же не бараны. И маргиналы среди нас практически не водились. Обычные шалопаи, кто похуже, кто получше. В среднем – терпимо. Иной коленкор – хэмингуэевско – ремарковский цитатник, кокетство и бравада, весьма инфантильные по сути игры в потерянное поколение на фоне всеобщего нарастающего сумасшествия… Игры с применением алкоголя в особо крупных размерах. Это было. Как средство создания соответствующей атмосферы. Но, опять – таки, грешили таким образом не все подряд, далеко не все. Просто жизнь в середине восьмидесятых стала не просто странной, но уже порядком сумасшедшей. Борьба за трезвость, как всегда повальная, атомная катастрофа, крушение теплохода, кооперация, жрать нечего, не воруешь – только существуешь… Остонабрыдлые комсомольцы и партийцы, еще бьющие копытами, готовые нестись вскачь к новым свершениям, к нагромождением лжи и несуразиц во имя блага народного. Позже, как пример подобных взбрыков, грянула программа «Жилье – 2000», тут же переиначенная массами в «Жулье – 2000».. Каждому нуждающемуся по хате к новому тысячелетию! Звучало, точно «каждому по харе». Спасибо, хоть не в прямо в коммунизм, как на известном съезде решили некие деятели… Мы не знали толком, как хотим жить. Знали одно – только не так как живем. Той жизни мы не хотели ни в какую. В той жизни мы научились ничему не верить. Ни во что не верить. И практически никому. И неверие стало религией для многих и многих, даже если сегодня они с трудом помнят, чем занимались в годы юности туманной. Глушили портвейн и не только, дрались, бывало, с отдельными лицами и целыми коллективами, бренькали на гитаре, любили девчат, учились хаять окружающую реальность, обнаруживая на каждом шагу несуразицы и полное отсутствие разумной логики в повседневном существовании. Повторяю, мы предпочитали в основном протесты алкогольного характера. И практически ничего более. Ах, насколько все «романтишно» было! Кого сейчас этим удивишь? Кому нынче сие интересно? А вот у меня кореш был, царствие ему небесное, славный парень, ловкий, оборотистый, хваткий, так он, после защиты диплома в вузе, полушутя – полусерьезно предложил: «Старик, айда бомжевать! Не – е, вовсе не уподобляться обычным доходягам. А просто жить вольными скитаниями, и королями бомжей. Такую кашу заварим! В полном шоколаде будем, к бабке не ходи!». Я тогда послал его, тоже со смехом, а сейчас, в сердцах, нет – нет, а скрипну вроде опять шутки ради – да лучше бы я тогда корешка послушал. Это получается через два с лишним десятка лет все «вернулось на круги своя» – лишь бы не так, как сейчас? Диалектика.

Слышь, ты, гегельянец – кантианец – позитивист, а по – настоящему – скрытый берклеанец, не иначе, сколько можно базарить сам с собою, да еще за автора успевать? Ишь, раздухарился. Нигилист. Верить ему не во что. Вот тебе храм. Веруй в бога! Да, это нелегко. Лишь идиотам кажется, что явился в церковь, попросил всевышнего о даровании того, сего, пятого, десятого, свечку воткнул и адью. Дело сделано. Наша вера – тяжкий крест, как ни странно. Впрочем странного здесь ничегошеньки нет. Ты попробуй и все сам поймешь. Просто верующему искренне труд сей не в тягость, а в радость. Главное – поверить. Но право поверить дается не всякому, заслужить его надо. А как?

Ладно. Ладно. С последним утверждением спорить трудно. И не стоит. Только уверуй во что ни будь беззаветно. И все, пропал, никакие отговорки не помогут. «Вперед, заре навстречу…» «Я смогу, я все на свете смогу…». «Плавали, знаем». Сами такими были. Точно в игрушечки играли. А игрушечки – то «взрослыя», «сурьёзныя», за них дяди – тети друг другу головы откручивают. А ты знай играл – наяривал… Победы трудовые одерживал. Обеспечивал выполнение, так сказать. Как нас прежде учили: «Если хочешь выполнить задание, найдешь любые пути и средства, если не хочешь, найдешь любые отговорки». Красиво сказано. Спору нет. И что? А ничего. Чуть устал, начал пробуксовывать, засбоил, ну, и дали по сусалам. И обгадили с головы до ног. Да ещё с аморалочкой подставили как следует. Хоть и не прежние времена, а все – таки…. Стыд – позор еще никто не отменял. И представьте себе, подломали бравого паренька. Спекся. А того и нужно было. Вот тебе и вера безоглядная, и совесть трудовая, и …А – а – а…

Самое страшное, что ничего особенного не произошло. Самая большая трагедия в полном отсутствии таковой. Утрись и живи далее, жизнь еще никто не отменял, поэтому

А то, все происходящее с ним в первые, человечек любой склонен оценивать, как нечто исключительное. Сидим мы это в слесарке, на исходе вечерней смены. Чай пьем с бригадиром, пока мужики «мотаются», рукава, баллоны уносят, «качайки» волокут, весело матерясь, смену хорошо сработали, охладитель газов на третий конвертер водрузили, а в охладителе двадцать с лишним тонн. Я оттого и остался в вечер, что дело – то нешуточное… Да и люблю я такие монтажи – сразу результат виден. А то мастер на смене молодой, мало ли…. Тут и вбегает к нам этот самый мастер. Глаза по пятаку, слюна летит метра на три, от крика. Что случилось? Да как же! Охладитель четвертого «гавкнул», на седьмом блоке трубки порвало, хлещет на конвертер!… почти в горловину! Надо срочно… Щас хлопок может быть, мало не покажеться… Выслушали мы оратора нашего, переглянулись со стариком – бригадиром. Оценили ситуацию, смачными эпитетами монтажными, и, закурив, продолжили беседу. Мастер, (мальчишка, только после института, второй месяц на работе) посмотрел на нас оторопело, и чуть не визжа, начал по – второму кругу сообщать, да еще укоризны добавил, чего это мы сидим такие – сякие. А бригадир, окурка изо рта не извлекая, и говорит: «Максим Андреич, чего ж на место бежать, там сейчас парит нещадно, не увидишь ничего. Вот давление сбросят, воду на пульте СИО перекроют, тогда милости прошу. Авария и авария. Все, что могло случиться, уже случилось. Конвертор поди уже повернули, чтобы в горловину не лилось. А вы бы лучше мужикам сказали, что бы один пост да сварку оставили на отметке». И вздохнул уже вслед уходящему молодому: «Эх, мальчуган, не суетись. Жена вот, говорят, у тебя красивая, вот о ней думай, да её люби. Пока не поздно».

Кстати, насчет жены. Вернее, тещи… Ну, в едином лице конечно тоже. Вы можете представить себе очень даже крепенькую и все такое при всем, извините, женщину забальзаковского возраста, действительно уже в статусе второй мамы своего зятя, которая вручную, ножовком по металлу, распилила рельсы древней узкоколейки, совершенно поганившие только порлученный ею дачный участок. Фазенда стандартная – шесть соток, рельсовое полотно на хоть и гнилых, но шпалах, сечет новое родовое гнездо почти по диагонали, вторгаясь справа от предполагаемого входа и уматывая внаглую на противоположный край, аккурат через плановое место для постройки уютного домика. А теща все это вручную и уханькала. Где столько полотна ножовочного достала? А я ей сходу заводскую упаковку подогнал. Не ей напрямую, зятю Андрюхе. Мы трудились вместе мастерами. Он однажды, в отпуск сваливая, попросил упаковку полотен для себя. А у нас с дядей Жорой на участке в кладовой сие добро как раз имелось. И в немалом количестве, уж будьте любезны, по случаю запаслись из разбитого контейнера на МТО, при впечатляющем уже в ту пору качестве. Андрюха отпуск отгулял себе, а когда о вновь на службе нарисовался, я между делом со смехом вякнул, мол, пригодились пилки к делу? Все съел или осталось малость? Он говорит, мол, теща все захапала а зачем не ответила, надо и все. На здоровье, говорю, пусть играет. И забыл об этом, прямо сразу из башки вон, и понеслось – дела, делишки, не до загадок. А месяц спустя коллега мой явился с той же просьбой. Вид имея при этом малость придурковатый, ошарашенный и неловкий. Оказалось, сегодня с утра теща звонила и просила еще столько же полотен выслать. Это ж старого образца упаковка, там их мама дорогая сколько, не сотня и не две… Дурдом! «А те, что ты выслал на прошлой неделе, они давно уже съели»?, спрашиваю. Я вслед за Андрюхой мозгами чуть потек. А вышло – проще пареной репы. Тесть всему виной. Он заявил, когда «мама» ретивая на участок с нуля прицелилась, что ноги его рабочей на кулацкой усадьбе не будет. Сама ковыряй землицу, зазнобушка вечная, коли мудрее все, а у папы гараж сдвоенный, плюс охота, плюс рыбалка. И шабашки по графику вне оного, когда расколотит клиент коня своего аварийно. Да, занятой тесть оказался. А ведь на заводе смолоду сварным трудился, и газом резал классно. Все виды работ, в общем. Мужику цены не было. Король, трудящийся король.. Своя аппаратура у него понятно где размещалась, в гараже, по месту основного применения. Казалось бы, погрузи газовый пост в багажник своего «каблучка» и… полдня работы с перекурами… Да? А дорога где? Спасибо, если сие дорога, то ведет она не куда – нибудь, а прямехонько в «санту вашу барбару» через «беверли шмать хиллс». Уж точно. И как туда с резаком и баллонами явиться. Да еще в брезентухе сворного и со щитком на башке?! Позорище! Давай инструмент парадный, фрак для огневых работ, белые рукавицы..…в грязном и с грязным по грязи не поеду… ругань, дым коромыслом, вскипели мама с папой, рассорились вдрызг и почти уже было развелись… Но тут папе поплохело, а мама конечно его не растерялась, выписали мастера со временем из стационара, но с условием непременным только легкого труда, с серчишком уже на «слабо» не схватишься. И отправилась жена, мама и теща, на желанную латифундию. Стала пилить – попиливать. И полотен зятя выпрашивать. Андрюха пытался ей втолковать, что и он конечно поможет, вот приедет в следующий отпуск, а пока подождать надо… И гаркнуло – рыкнуло ему в ответ разгульное волжское эхо… И воцарились в семействах праведных прежние совет да любовь. А распиленные рельсы встали столбами в изгородь поместья легендарного. Что? Не. Шпалы просто пустили на дрова. Металл торчком, древесо в труху, в дым, а люди тем временем крепчают. Но остеохондроз свой мама все – таки взлелеяла, из начальной стадии в куда более солидную.