– Типичный случай! – воскликнула докторша, – синдром Кандинского-Клерамбо или, чтобы вам было понятнее, параноидный синдром. Хорошо, что вы сразу к нам пришли. В начальной стадии болезнь вполне излечивается. Однако для этого нужно недельки две полежать в больнице. Сейчас там мест нет, но я вас поставлю на очередь.

– Спасибо вам большое, – сказала Марья Дмитриевна и отправилась домой продолжать беседовать с чертом и ждать приглашения в стационар.

Через месяц ей позвонили, дескать, можно прийти госпитализироваться. Первая же ночь в больнице принесла Марье Дмитриевне облегчение – образ черта сделался бледным, речь хвостатого еле слышной.

«Славно-то как! – подумала Марья Дмитриевна, проснувшись утром. – Скоро буду совсем здорова».

Но она рано радовалась. После обеда ее подозвали к окну. Марья Дмитриевна выглянула и не поверила своим глазам. Под окнами больницы стояла толпа с плакатами: «Свободу Марье Дмитриевне!», «Долой тюремщиков в белых халатах» и просто «Маша – наша!».

– Чего это они? Или опять у меня галлюцинации? – в страхе спросила Марья Дмитриевна.

– Нет, – ответил врач, – это, к сожалению, реальность. Сейчас я открою окно, а вы им скажите, что, действительно, больны и что пришли сюда добровольно.

Толпа под окном не поверила словам Марьи Дмитриевны и заволновалась еще больше.

– Она под воздействием лекарств! – выкрикнул один.

– Видите, как ее там запугали! – подхватил другой.

– Ее пытали! – объявил третий.

– Маша – наша! Маша – наша! – скандировала толпа.

Марья Дмитриевна вглядывалась в этих людей и не находила ни одного знакомого лица. К счастью, вскоре полил сильный дождь и митингующие разошлись.

Во вторую ночь в больнице черт уже, можно считать, и не показывался на глаза Марье Дмитриевне. Но зато толпа под окнами гудела уже с утра…

– Мы вас выписываем, – сказал врач Марье Дмитриевне после завтрака. – А не то эти митинги не только больных, а и весь на персонал с ума сведут.

– Хорошо, – сказала Марья Дмитриевна и пошла собираться.

Дома в первую же ночь ей опять явился черт в самом мерзком своем обличии, но это было не так страшно, как митинг.

Вернувшись на службу после отпуска, Стояков не узнал своей комнаты: на том месте, где он привык видеть яркий плакат с изображением Аллы Пугачевой, висела икона. Перед Христовым ликом, как и полагается, горела лампадка.

– Кто у нас… это… уверовал? – осторожно спросил Стояков.

– Мы все, – скромно и с достоинством ответила Сараева.

– Все? – не поверил Стояков.

– Пойдем, покурим, – вставая из-за стола, сказал Двоеруков, – я тебе все объясню.

– Директора нового к нам присылают, ты ведь знаешь, – продолжил он уже в коридоре.

– Ну и что?

– А он, оказывается, верующий. Из надежных источников известно. И от других того же требует. То есть, конечно, не требует, но сам понимаешь – директор.

– А я всегда был верующим, – задумчиво сказал Стояков, – с самого детства.

В это время к ним подошел Лежаев из соседнего отдела:

– Слыхали, мужики, директор-то наш новый вовсе не православный, а баптист.

– Я тоже баптист, – не растерялся Стояков.

– Как хорошо! – воскликнул Лежаев. – Ты нам сейчас все и расскажешь. Как у вас, у баптистов, иконы такие же или нет? А крестики нательные вы носите или как?

– Стыдно, что вы не знаете! – обиженно сказал Стояков и поспешил удалиться, поскольку сам ничего этого не знал.

На следующий день новый директор не появился, но зато пришла бывшая сотрудница, пенсионерка Ольга Григорьевна и заявила, что ей доподлинно известно: новый директор – кришнаит. У нее, у Ольги Григорьевны, сын тоже кришнаит и состоит с директором в одном братстве.

Все сотрудники хорошо знали Ольгу Григорьевну, – не верить ей было нельзя. Сараева сняла с окна штору и стала заворачиваться в нее, как в индийское сари.

– Харе Кришна! – прокричал Двоеруков.

– Кришна харе! – бодро ответил Стояков и вскинул над головой руку в пионерском салюте.

Насморк, кашель, температура, ломота в суставах – всё, что надо, чтобы получить бюллетень. Но я трезво оцениваю свои силы, понимаю, что это не для меня, и потому иду на работу. Я себя знаю. Если вызову врача на дом, то в ожидании его возьмусь за стирку – в выходные опять не успела, или буду мыть полы во всей квартире. А в таком состоянии, как у меня сейчас, нужен щадящий режим.

Так что я лучше пойду на работу. Там тихо, спокойно и ничего делать не надо. Делать нечего, но уйти не разрешат – отсиживаем свои восемь часов. А получи я больничный лист, ведь дома сидеть не буду – на дачу буду мотаться, огород готовить под посадки. При высокой температуре такая нагрузка на сердце может привести вообще неизвестно к чему. А очереди в поликлинике? Это ж какое здоровье иметь надо! Нет, на работу, только на работу, не молоденькая ведь уже, чтоб по поликлиникам таскаться, пора и о здоровье подумать.