Шрифт:
Обострение «еврейской» темы в стране в семидесятых, восьмидесятых и затем девяностых годах парадоксальным образом лишь укрепляло Исая в его активно-нейтральной позиции, и чем больше накалялась атмосфера вокруг этой темы, тем более подчеркнуто пренебрежительно, и даже иронично, относился к ней он.
…
Компьютер был включен, и из колонок неслась полухулиганская песня, исполняемая под небрежно настроенную гитару. Запись явно была старая, характерным шипением она выдавала свое кассетное происхождение и многократную историю перезаписей. Александр сидел напротив веб-камеры и смотрел на экран компьютера, где эту песню задумчиво слушал его виртуальный собеседник – пожилой человек с внимательным и немного грустным взглядом.
Жиды пархатые порхают по планете,И никому они покоя не дают.На Брайтон-бич теперь носы собрались эти,И мало ж им, так они песенки поют!А дядя Хаим никуда не уехает.Прийдет с работы – ни диване полежит.Давно не мучает его тоска глухая,И сам забыл уже – он жид или не жид?Поет там Токарев про «губоньки» Успенской,И про корнетов стонет …,А диссиденты – кто в Херсоне, кто в Смоленске —Кричат от горя, что Нью-Йорк так далеко.А дядя Хаим никуда не уехает,И дочку Хаю убеждает горячо:«Чтоб я так жил! Ты пожалеешь, дорогая!Здесь Розенбаум есть, зачем тебе еще?»Поет мишпуха там одесские куплетыИ под гармонь, и под кастрюли, и под что?Еще не поздно – пришивайте эполеты,Еще не рано – на сибирское пальто.А дядя Хаим никуда не уехает,И внучку Раю не пускает в самолет:«В такую глушь! Зачем ты едешь, дорогая?Тебя твой Ваня и в Рязани отдерет».Они не гранды, дорогие эмигранты,Бардак такой же, как у нас, на ихней стрит.Пообрезала им Америка таланты,Как один ребе из Калуги говорит.Вот дядя Хаим – никуда не уехает.Придет из бани – поиграет в домино.И никогда он власть советскую не хает.С ним вся страна и пол-Одессы заодно.Неожиданно значок Скайпа погас: видимо, случился перебой то ли у австралийского, то ли у зеленогорского интернет-провайдера. Как только связь восстановилась, Александр вновь увидел лицо Николая Максимовича. Тот очень внимательно глядел куда-то ниже камеры, видимо, в экран монитора, где высвечивалось лицо его собеседника.
– Ну слава Богу, – вздохнул Николай Максимович, – я снова тебя вижу.
– А слышите хорошо? – спросил Александр.
– Да, отлично.
– Удалось песню дослушать или прервалось?
– Удалось, удалось. Но я ведь знаю ее: в нашу последнюю встречу в девяностом году, в Калуге, Исай ее пел. Тогда еще приехал Булат Окуджава и некоторые наши одноклассники. Мы, помнится, собирались у кого-то дома, уже после того, как отметили юбилей школы.
– Да-да. В рукописи есть про это. Удалось вам ее почитать?
– Разумеется, я последние две ночи только этим и занимался. Потрясающе! Саша, расскажи, пожалуйста, откуда ты ее взял – этакое чудо?
– Сейчас расскажу, но до этого я у вас хотел спросить, что вы про нее знаете.
– Я-то? А откуда мне знать? Я уже десять лет тут безвылазно. Мы в Австралию когда уехали, Иси уже не было. В тот последний Новый год мы как раз друг друга поздравили, и потом, как гром среди ясного неба, этот ужасный звонок от Тамары… Да, рукопись, – вдруг спохватился Николай Максимович, – про рукопись мне никто не говорил раньше. Исай тоже не упоминал ничего. Мы, правда, не очень много и общались с ним. А жаль. Он такой удивительный был человек, сразу к себе располагал. Знаешь, в школе Ися выделялся всем обликом: высокий, стройный, густые волнистые волосы, темные умные глазища в пол-лица, всегда приветливая улыбка. А по тому, как он правильно и выразительно говорил, сразу было понятно, что он развит и начитан. Словом, все в нем располагало с первого взгляда.
– Как интересно вы описываете отца! А то, что в рукописи написано, совпадает с вашими воспоминаниями?
– Да ты знаешь, в общем-то, да, совпадает, хотя многого я не знал. Про их дружбу с Володей Соловьевым знали, допустим, все, но никто не говорил о том, что они были названными братьями. Про Шарика, конечно же, помню. Я сам участвовал в облаве на него, а потом мы часто Иську до дома провожали.
Александр не выдержал и задал мучивший его вопрос напрямик:
– Николай Максимович, а кто, как вы думаете, мог эту рукопись написать?
– Ты меня об этом спрашиваешь? – удивился далекий собеседник. – Я-то надеялся, что как раз ты мне сейчас расскажешь об авторе и вообще всю эту историю.
Александр поборол разочарование и поведал о том, каким образом он ежегодно получает главы рукописи по почте от неизвестного отправителя. Николай Максимович был крайне удивлен:
– Какая странная, интригующая история. Кто бы это мог писать и отправлять? Может, Володя?
– Я с ним виделся. Он говорит, что это не он, – ответил Саша.
– Тогда, может, Влад Гавриловский? Или кто-то из однокурсников – «гномов»… Я как раз до «гномов» дочитал. Хотя… Гавриловский всегда был склонен к точным наукам, не было у него особенного литературного дара, а однокурсники мало что знали о Калуге, да и о последующей жизни Исая. А может, жена – твоя мама? Ты не спрашивал у нее? Что она говорит?
– Мамы уже нет… давно, – сдержано ответил Александр. – Так что вряд ли это она.
– Да ты что? Как же так? Хотя… У них была такая любовь, что она, конечно, не могла жить без Исая. Жаль, очень жаль… Да… и ничего у нее уже не спросишь. Может, она бы хоть распознала, чей это литературный стиль.