Какой-то мужичок неспешно и не очень аккуратно косил между памятниками и осевшими могилами неудобную, неровную траву.

– Пятница, пятница, пятница-зарплатница… Покурить бы тут как поприличней, – Виталик тоскливо огляделся.

– Пошли, побродим.

Они неторопливо зашагали вокруг церкви по чистым, очень ухоженным дорожкам старого кладбища.

Виталик молчал и, задрав голову, рассматривал золотые купола на голубом небе. Глеб улыбнулся, вспомнив, как в детстве они гоняли зимой через это место – тогда не было ни заборов, ни тропинок – на лыжах, правда, по нижнему краю кладбища, а летом – на рыбалку на речку Бузянку. По таинственной глухой территории они всей командой уговаривались бегать только днём! И то – чёрные чугунные кресты и высоченные мраморные памятники, с ангелами, со строгими глазами святых, давили, пригибали к земле, заставляли поминутно, с замиранием сердца, растерянно оглядываться; в жуткой жирной зелени гигантских лопухов и борщовника выше их роста, непременно, как ему тогда казалось, таились старые мёртвые старухи. Почему-то в эти быстрые минуты, когда они гурьбой торопились пробежать через кладбище, ему всегда хотелось подольше задержать дыхание – и не дышать! Глеб смутно помнил, что церковь была всегда заколочена. Или только её некоторые окна? Но то, что раньше старый погост был очень неухожен и дряхл, он помнил точно.

Панасенко выкурил за старой берёзой папиросину, спрятал окурок в сорванный лопушок, зажал в руке. Покрутил головой по сторонам.

– Смотри, Глебка, какие купчины здесь лежат!

На старых чёрных камнях солнце удивительно чисто и ясно просветляло резные буквы: «Симеон Гордеевич… жена его Евдокия Феодоровна Гордеевы», «Корчевской купец Петр Степанович Субботин…, жития 73 г. Корчевская купчиха Екатерина Ивановна Субботина, жития 96.»

Виталик ползал по густой траве, рассматривая очередной приземистый могильный камень. Читая вслух для Глеба, не уходившего в заросли с чистого асфальта, он с трудом разбирал непривычные буквы старых надписей.

– «Юная роза… лишь развернула алый шипок… вдруг от мороза в лоне уснула. Свянул цветок. Милой моей дочери любящий отец. Города мещанин Иван Никитин Воробъев».

Виталик заполз за оборот камня.

– «Здесь покоится прах девицы Анны Ивановны Воробъевой. Родившейся 1853-го 7 ноября…, скончавшейся 1869-го 11 мая. Жи…, жития ей было 15 лет 6 месяцев и 5 дней».

– Смотри, смотри, Глебка! Девчонка ведь ещё совсем она была, от чего же так? От чахотки, наверно, раньше-то ведь, при царе, чахотка вроде была распространена в России очень… А родители-то, небось, как убивались по дочке-то своей! Вон какую махину отгрохали и надпись такая растроганная! Чего ты там застрял? Чего-то интересное нашёл?

Капитан Глеб молча стоял у высокой, в полтора роста, сильно покосившейся мраморной пирамиды. На чёрной полированной поверхности не было ни дат, ни фамилий, только короткая надпись. Виталик встал рядом с ним.

– Ну и чего тут?

– Смотри – «Младенец Лизанька 2 лет». Уверен, что у этих родителей горя было ничуть не меньше…

На всех могильных камнях, которые можно было рассмотреть с дорожки, не заходя на траву, были очень старые даты. Самые поздние – послевоенные. Глеб отметил про себя, что несколько надписей, сделанных в сороковые годы, расположены на неправильных, вроде, гранях больших гранитных монументов. Потом понял, что первоначальные тексты на фасадах этих камней были не очень аккуратно, но начисто сбиты.

…Выходившие из дверей храма люди не обращали на них внимания, как, впрочем, не особенно-то глядели при этом и друг на друга. Прихожане суетливо проходили по асфальту дорожек мимо, смотрели себе под ноги, шептали что-то знакомому попутчику рядом, на встречных даже не подымали глаз.

Мужик-косарь отвлекся от тщательного уничтожения остатков бурьяна и направился в дальнее здание, бревенчатое, солидное, но почти безоконное. Глеб посмотрел на него ещё раз тогда, когда тот возвращался с миской солёных огурцов, поверх которых лежали разнокалиберные куски чёрного хлеба, очищенные варёные яйца и перья зелёного лука.

– Уважаемый, а как бы нам всю эту красоту пофотографировать? Можно или у вас тут запрещается?

Мужичок перестал принюхиваться к содержимому своей миски и поднял равнодушные глаза на капитана Глеба.

– К батюшке, к батюшке всё это.… Как он благословит – и хорошо… Правильно, можно, значит.… Там их двое, батюшек-то, батюшка Алексей и этот, как его, Федор. Ага…

Мужик освободил одну ладонь от миски, мелко перекрестился, кивнул на землю и торопливо скрылся за кустами на повороте дорожки.

Виталик громко сглотнул, провожая взглядом удаляющиеся огурцы.

– Ты как? У меня трубы горят, хочется чего-нибудь полезного, холодненького…

Из больших дверей старой церкви показались знакомые.

Виталик подскочил к жене, замахал руками, внимательно выслушал её, кивнул головой, потом вприпрыжку подбежал к Глебу.

– Всё, Глебка, Антонина моя с бабульками сейчас поедут со всеми на новое кладбище на автобусе, там места ещё есть…

– Где?

Виталик в недоумении сначала раскрыл рот, потом догадался.