Он резко смахнул фигуры. Звуки падения отрезвили и устыдили его. Лернер наклонился, поднимая с пола бессловесные армии. Нехорошо, если Надя заметит, огорчится.

С покрасневшим от прилива крови лицом он искал шахматы и выпрямился не раньше, чем поднял последнюю пешку.

Успел к приходу врача.

–  Что наш больной?
– Гольц, толстый, шумливый, вкатился в комнату.
– Э, батенька! По лицу ясно, ремонта не требуется. Крохотная профилактика, не более. На что жалуемся?

–  Совестно вас беспокоить, право. Голова приболела немного.

–  В висках стучит?

–  Временами.

–  Затылок давит?

–  Когда наклоняюсь.

–  Сердце?

–  Не чувствую. Изредка защемит, если быстро по лестнице поднимаюсь.

–  Отлично, отлично, - Гольц раскрыл саквояж, старый, натуральная кожа, вытащил аппарат для измерения давления, молоточек, зеркальце, деревянную трубочку.
– Раздевайтесь.

–  Да у меня только голова…

–  Раздевайтесь-раздевайтесь. Тепло, комаров нет, чего ж церемониться.

Лернер покорно сносил расспросы, постукивания, замес живота, сгибал и разгибал руки, приседал, послушно глядел в зеркальце, которым доктор слепил его, пуская зайчик.

–  Позвольте коленку - постучать… М-да… А теперь встаньте, закройте глаза, и указательным пальцем коснитесь кончика носа…

Потом мерялось давление, на одной руке, на другой, выслушивалось сердце, еще и еще…

Наконец, доктор вернул инструменты в саквояж.

–  Нервы. Одни только нервы. Легкие - отличные. В сердце шумок, но пустяшный. Э-э… Стул нормальный?

–  Да.

–  Вот видите!
– невесть чему обрадовался Гольц.
– Рациональная диета. При вашей конституции, доведись - ну, в порядке гастрономических фантазий, - доведись вам икру ложками наворачивать, всякие трюфеля с расстегаями - в год кондратий хватит. Полный прогрессивный паралич. А при диете - смотреть приятно.

Лернер торопливо застегивал рубаху.

–  Значит, ничего страшного, доктор?
– Надя пытливо смотрела на врача.

–  Абсолютно. Главное - отдыхать. Не выматываться. Я микстурку пропишу, попьете недельку-другую. И обязательно гулять перед сном, полчасика ежевечерне. Сегодня и начните.

–  А травы? Стоит травы пить?

–  Ну… Пустырник, валериану… Не повредит.

Надя с Гольцем вышли в коридор, о чем-то зашептались. Конспираторы.

Заправив рубаху в брюки, Лернер попытался прислушаться, затем подошел к двери. Не вовремя скрипнула половица.

–  От Дмитрия, Братца, вестей нет?
– вопрос был скользкий. Правда, Гольца они знали давно, еще по Швейцарии, и подвохов не ждали.

–  Нет, - коротко ответила Надя.

–  Мы ведь с ним однокорытники. Как развела судьба, - доктор вздохнул.
– Ну, я побежал. Помните, Надежда Константиновна: покой, прогулки и сон.

Лернер на цыпочках вернулся к дивану, пережидая, пока уйдет Гольц.

–  Ты слышал, что говорил доктор? Покой! Попроси на службе отпуск.

–  Уже, - и он рассказал о сегодняшнем, рассказал, как всегда, без утайки, умолчаний. Надя не перебивала, не охала сочувственно, просто сидела и слушала.

–  Пусть отойдет, отстоится, тогда и решишь, - после минутной паузы сказала она.

–  Отстоится, - повторил Лернер. Он смотрел, как копается Надя в бюро, перебирая пакетики и, найдя, радуется:

–  Остался один! А завтра закажу в аптеке.

–  Кто остался?

–  Корень валерианы. Сейчас сделаем настой.

Подлив в спиртовку лилового денатурата, она разожгла огонь. Пламя, хорошо видимое в свете тусклой пятисвечевой лампочки, оказалось жарким, вода вскипела быстро. Сняв кружку с огня, Надя отмерила ложку трухи, высыпала в воду и прикрыла блюдцем.

–  Пока настаивается, мы погуляем.

–  Не хочется сегодня.

–  Погуляем, погуляем. Обойдем квартал.

Он подчинился, хотя ноги гудели, на неделю назад нагулялся.

Вечер случился теплый и тихий. Окна домов по привычке оставались зашторенными, хотя воздушных налетов не было с весны. Фонари светили почти прилично, новые "экономические" лампочки позволяли если не читать, то спокойно идти, без риска споткнуться, ступить в лужу.

Навстречу попался отряд швайнехундов. Ведомые бригадиром, они шли на ночевку.

–  Десять часов, - заметил Лернер.

–  Да, им бром не потребуется. Пока дойдут, кормежка, политзанятия - глядишь, полночь. А в половине шестого - подъем.

–  Ты, кажется, их жалеешь?

–  Возможно, - было непонятно, шутит Надя, или говорит серьезно.

–  Напрасно. Им повезло. Немцы - нация прагматиков. Никакой мести, зряшной траты человеческого материала. Только справедливо - отработать века праздности и тунеядства. В России с подобными иначе поступят.

–  Иначе? Будут стрелять, резать?