1945 – 1948 гг.

Школа. Увлечения. «Патрики». Клуб знаменитых капитанов. Кыштым. «Арзамас-16». Прощай, Малая Бронная.

Война кончилась. Москвичи отмывали окна, убирали противотанковые ежи, восстанавливали разрушенное. В 1946 году я пошел в первый класс. Школа наша находилась на Тверском бульваре напротив памятника Тимирязеву в доме, которого сейчас нет. Новые учебники, пахнущие типографской краской, тетради в косую линейку и клеточку; деревянная ручка, покрытая ярким желтым лаком, с жестяным наконечником для пера приводили меня в восторг, вызывали чувства значительности и самоуважения. Подстать были новенькие парты с откидывающимися крышками и вмонтированными чернильницами. Блестящая черная доска с бруском белоснежного мела, цветы на окнах и портреты на стенах завершали торжественный облик классной комнаты.

Учеба давалась легко, если бы не уроки чистописания. Я их ненавидел. Нас заставляли писать особыми перьями №86, которые позволяли разной степенью нажатия, регулировать толщину линий. Каждая буква тщательно выписывалась в косой клеточке, и все ее элементы были разной толщины. Правильно написанная буква была уже произведением графического искусства. Сейчас об этом давно забыли и первоклашки пишут шариковыми ручками все буквы с одинаковым нажимом. У меня этот процесс шел тяжело. Острое перо все время цеплялось за бумагу, чернила разбрызгивались, и грязь получалась несусветная. Поэтому, когда мне еле-еле вытянули тройку в четверти, я был счастлив.

На переменках мы играли на подоконниках в «фантики» и «перышки». После школы шли гурьбой по домам и часто устраивали потасовки, дубася друг друга портфелями. Зная эту нашу традицию, мама иногда ходила встречать меня после школы. Потом она вспоминала, как, увидев, издали кучу-малу из школьников на тротуаре или газоне, разгребала ее, а внизу обязательно обнаруживала меня взъерошенного и потрепанного.

В это время среди мальчишек моего возраста было распространено коллекционирование фантиков от конфет, папиросных коробок, а потом и марок. Я тоже не избежал этого повального увлечения. С марками было сложнее, нужны были деньги. Однако, мы находили выход, снимая марки со старых конвертов, которые выпрашивали у соседей, знакомых или находили в мусорных баках. Среди них попадались и довольно редкие экземпляры. Часть марок все же приходилось покупать или на почте, или в специальных магазинах. Наиболее популярный такой магазин был на Арбате. Возле него, а так же в школе на переменках, мы толклись, обмениваясь марками и хвастаясь своими приобретениями. В особенном почете тогда были треугольные и ромбовидные марки из Тувы.

С фантиками было проще. Но особое место у нас занимало собирание коробок и пачек от сигарет и папирос. Это была настоящая охота со своими правилами и распределением территории на «сферы влияния». У нас с соседским мальчишкой Виктором маршрут был такой. Вначале мы шли от дома по правой стороне Малой Бронной до Садового кольца. Оттуда до Маяковской площади. Далее – по правой стороне улицы Горького до Тверского бульвара. Пройдя вдоль него, возвращались на свою улицу к дому. Круг, тем самым, замыкался. Добычу мы собирали везде, где видели, но большей частью из урн. Среди «Беломоров», «Казбеков», «Дукатов» попадались красивые коробки от дорогих папирос и сигарет – «Друг», «Тройка», «Пальмира Тольятти», «Герцеговина Флор». Они были редки, а потому наиболее ценны. Ну, а далее, как водится, устраивались «презентации» коллекций, торги, обмены, аукционы. Во время таких походов мы не только смотрели на землю или в урны, но и по сторонам, чтобы не нарваться на конкурентов так, как улица Горького была уже не нашей территорией, а другой школы. Нежелательные встречи грозили окончиться потасовкой на месте, а в худшем случае разборкой между школами. Во время маршрутов мы глазели и на витрины. На Садовой и бульваре не было ничего интересного. Зато на улице Горького всегда поражали огромные красочные витрины и обилие продуктов магазина Грузия. По пути заходили мы и в музей революции, куда пускали бесплатно. Останавливались и перед большущими прозрачными стеклами пивной, что располагалась тогда в доме между Большой Бронной и Тверским бульваром, выходя фасадом на площадь Пушкина. Там за стеклами вокруг мраморных столиков сидели мужчины и пили из пенистое пиво. На подносах перед ними высились груды красных раков, которые официанты приносили дюжинами. Стоили они тогда копейки. Однажды, среди посетителей я увидел и своего отца, но ничего не сказал об этом маме.

Памятник Пушкину стоял в то время не там, где сейчас, а напротив, через улицу, в начале Тверского бульвара. Летом там было все, как обычно. Зато зимой разворачивали новогоднюю ярмарку. Устанавливалась высоченная елка, вокруг которой на цепи ходил на задних лапах огромный механический кот. На площади возникал целый городок из расписных дощатых павильонов, балаганов, шатров. Там продавались елочные и обычные игрушки, сладости, выпечка, книги и прочие приятные вещи. Между павильонами протягивали гирлянды разноцветных лампочек, которые вечером притягивали к себе толпы людей. Звучала музыка. Там мы не только обогащались добычей заветных коробок, но и любовались зрелищем, покупали карамельных петушков на палочке, мороженое и мячики на резинке.

Но самым любимым местом у нас оставались Патриаршие пруды или «Патрики», как мы их называли. Рядом с подъездом нашего дома, находилась, как и сейчас, пробирная палата мер и весов, по-нашему «пробирка». Там мы собирались небольшой группой и, если не шли драться с ребятами с соседней улицы, то направлялись на «Патрики». Летом там была лодочная станция; и мы, собрав кое-какую мелочь, брали лодки и катались по пруду. На станции нас знали, вели мы себя тихо, поэтому там закрывали глаза на наш возраст и позволяли кататься даже сверх лимита. Зимой пруд превращался в великолепный каток с вечерней подсветкой. Коньков с ботинками у нас тогда не было. Мы шли на каток в валенках, а уже на месте прикручивали к ним коньки веревками, закрепляли закрутку палочками и катались. Коньки были с закрученными вверх носами и назывались «снегурками». Кататься на них было трудновато – приходилось отталкиваться ото льда не «мыском», а «щечкой», да и лезвия были у них очень толстые. Так что скорости – никакой. Позже у меня появились «гаги», а затем и «норвежки». Но на тот период нас вполне устраивало, что есть, и радости это катание приносило немало.

Однако, постепенно, фантики и коробочки стали отходить на второй план. Я стал запоем читать книги про морские путешествия, сражения, пиратов и капитанов дальнего плавания. В это время в зале им. Чайковского шли театрализованные представления «Клуба знаменитых капитанов». Регулярные передачи этого клуба по радио я слушал, но вот, что бы увидеть любимые персонажи живьем на сцене -это было то, что надо. Мама купила мне абонемент на все спектакли, и я, на зависть всем мальчишкам, видел вблизи и Дика Сэнда, и Тартарена, и Мюнхгаузена, и пирата Флинта. Таким образом, я увлекся театром и вскоре пристрастился к нему. Забегая на три-четыре года вперед, хочу сказать, что за это время, вначале с мамой, а затем и один, я пересмотрел все постановки театра оперетты, многие постановки МХАТа, театра Эстрады и ряда других.

Между тем отношения между моими родителями накалялись все больше и больше. Мы с мамой все чаще и на более длительное время уезжали к бабушке.

В 1947 году по линии НКВД их вдвоем командировали на строительство совершенно секретного объекта в город Кыштым Челябинской области. Меня взяли с собой.

Там на берегу большого черного озера развернулась огромная стройка. По периметру вся территория была огорожена тремя рядами колючей проволоки со сторожевыми вышками. Внутри деревянные дома для вольнонаемных, начальная школа, магазин и больница. Место, где непосредственно шло строительство, также было отделено колючей проволокой. Там стояли бараки для заключенных, которые строили объект. Этим объектом, как стало известно много позднее, был крупный атомный центр под особым кодовым названием. Сюда часто приезжал Берия, который курировал эту стройку.