И тогда в голову Векше пришла мысль, от которой он остолбенел. Как стоял, так и замер. Речная вода вперемежку с грязью и потом стекала с намокших волос по лицу. «Если Кикиморы появились, то и другие могли повылазить» – ошалело подумал толстяк. – «А вдруг и остальная страхолють возвратилась?» Ему стало совсем не по себе.

Сказки Векша любил, а страхолютей, о которых дедушка Возгарь рассказывал, он поименно помнил. Ночного Страха было много: Кикимора, Кутник, Ный, Слепа, Волчья Кость, Утащень, Грыжа, Куруницы, Пирага. Векшу передернуло. А ведь были и такие, о которых не то что вслух говорить, но и подумать страшно. Те, кто в щели через забор заглядывают и в домовинах рядом с покойниками спят. «Нет, даже думать о них нельзя». Векша сглотнул слюну и поежился. Дед сказывал, что уже лет пятьсот никто не видел Ночного Страха. «Исчезли они из Удела. Ушли, неведомо куда. И туда им дорога, хвала Светлым Братьям» – любил приговаривать после каждой сказки Возгарь.

Видать, обратно дорогу нашли.

Векша подозрительно огляделся окрест. Детали, на которые он и внимания раньше не обращал, теперь приобретали пугающий окрас.

На другой стороне Узлы лежал поваленный то ли ветром, то ли временем немалых размеров клен. Подмяв мелкие деревца и продавив поверженным стволом пространство среди приречных зарослей, дерево было затоплено водой лишь наполовину. Векша пристально всмотрелся в перепутанные ветви. На мгновение, почудилось ему, что ветки мертвого гиганта напоминают свитое непонятно кем огромное гнездо, в глубине которого что-то еле заметно шевелилось.

Векша икнул и протер глаза. Вроде, почудилось! «Так я себе невесть чего понавыдумываю» – попытался успокоить себя мальчик, однако сердце его было не на месте. Лесная тишина, лишь изредка нарушаемая далеким стуком дятла да птичьей мелочью, что в кустах выясняла меж собой отношения, теперь казалась ему зловещей. Ему захотелось прямо сейчас оказаться в Лукичах, в такой надежной и привычной кущихиной избе. «Зачем я ушел из деревни? – думал он, выходя из воды на сухое место. – Еще не поздно вернуться. А что? Окна заколочу. На двери засов приличный. Запрусь! Буду по ночам от Кикимор прятаться, а днем еду искать».

О страхолюти сказок было много; нечисть в них была одна другой страшнее. И кто теперь разберет, где быль, а где выдумки. Никто и не ведал, откуда в Уделе возникли все эти диковинные существа – не то мертвые, не то живые. В их охоте не было смысла: в одних сказках твари умерщвляли, в других – помогали по одной лишь им понятной прихоти. Разумными их назвать язык не поворачивался, однако от простого зверья они отличались. Тем, что убивали не только ради еды. Векшу передернуло: снова вспомнилась сказка о детеныше кикиморском.

Рядовичи сохранили память лишь о некоторых. Еще о большем числе лишь отрывочные воспоминания дошли. «Что же приключилось, пока меня не было?» – маялся Векша. Он ощутил досаду от того, что вернулся в мир, о котором ничего не знал. Что-то изменилось в Уделе, и оно тревожило. «Вот ведь» – размышлял подросток, снимая себя мокрую одежду. – «Мне теперь не только каменноликую нелюдь надо бояться, но и от страхолюти ныкаться. Что же не везет-то так?» Он посмотрел на небо. День был безоблачным и жарким, однако до заката времени оставалось не так много. Лето шло на убыль, и подросток это чувствовал. Он повесил мокрые штаны и рубаху на нависшую над берегом иву и уселся в траву.

«Скоро начнет вечереть» – подумал толстяк, залез в котомку и достал завернутый в тряпицу мед. Со вздохом отщипнул и закинул в рот несколько комков сладкой массы. Векша уже ненавидел это прежде казавшееся чудесным лакомство. Шел третий день его новой жизни, и за это время только мед да ягоды оседали в его брюхе. Есть особо не хотелось, но обиженный желудок гудел и урчал. Особенно, когда вставали перед внутренним взором щи да рассольник наваристый. Вот и сейчас векшин рот наполнился слюной, а приторная и липкая масса запросилась наружу. Векша выпучил глаза и с усилием заставил себя проглотить сладость. Мяса захотелось, а еще больше – пирогов. Когда все были живы, мясное подросток едал лишь по праздникам, да и то – большим. А в нынешнее тяжелое время и вовсе ему подумалось, что нет ничего вкуснее хлеба. «Горбушку хотя бы» – затосковал мальчик. И еще горше ему стало от догадки, что у свергов пирогов ему тоже не видать. «Рассказывали мужики, которые на гномов горбатились, что те кормят только так, чтоб с голодухи не околеть».

И так предавался он невеселым мыслям, ожидая, пока высушится его одежка. Затем оделся, отряхнул колени и, мрачно поглядев на сверкающую на солнце речку, отправился в путь.

Первый день был почти окончен. Продираясь через очередные заросли, нависшие над тропой, Векша размышлял о ночевке. Кремень и кресало он захватил. Волки и коты лесные огня боятся. А если что, то залезет он на дерево да отобьется, ибо ржавый тесак по-прежнему висел у него на поясе. Но вот страхолють… Воспоминания о Кикиморах вызвало в Векше чувство такого лютого ужаса, что аж во рту пересохло. «Я им не нужен» – храбрился Векша. – «Моры, небось, не ослушаются». Галки на верхушке дерева что-то насмешливо прогалдели. А чего им не галдеть – хорошо да безопасно в дупле, даже филин туда не залезет. «Знают лесные птахи, как прятаться. Вот мне бы так на ночь схорониться в дупле, как эти галки». Векша зачем-то погрозил в их сторону веснушчатым кулаком и двинулся дальше.

Он уже изрядно подустал. Отдыхать он отдыхал, пока пробирался вдоль берега, однако ноги одервенели от ходьбы и не хотели топать дальше. Небо и река уже потемнели. Сумерки постепенно сгущались. Векша посмотрел наверх. Яркая Марынь-звезда уже подмигивала ему из непроглядной высоты. «Все она оттуда видит» – подумал Векша. – «И не страшно ей там, на такой верхотуре?» Колыхались и шумели кроны деревьев; к вечеру прохладный ветер поднялся. Мысли о стоянке подгоняли его. Надо было выбрать место. Какое, он не знал, но надеялся, что поймет, когда увидит. Вот, к примеру, то дерево…