— Ничего нет проще, чем защитить диссертацию по гуманитарным наукам, — наставлял он меня. — Пишешь чего-нибудь и рассылаешь рецензентам. В научном мире не принято говорить, что ты дурак, поэтому пришлют тебе с пару десятков замечаний. А ты не торопишься, внесешь все замечания и через год снова пошлешь. Лет через пять они поверят, что ты действительно не считаешь себя умником, и твое дело сделано.

Я его увещеваниям не внимал, да и вскоре перешел в МИД.

В министерстве к степеням относились косо, однако занимать какие-то должности на международной стезе с дипломом химического факультета МГУ было не очень уютно. И снова возник Спиридонов. К тому времени он получил назначение на должность заведующего кафедрой философии в Калининградском университете. Это дало основание моим друзьям судить о качественной эволюции заведующих этой кафедрой «от неустойчивого идеалиста Канта» до «стойкого марксиста Спиридонова».

И я сдался.

Экзамены на кандидатский минимум я сдавал в Экономико-статистическом институте.

С политэкономией (это был экзамен по профилирующей дисциплине) получилось весело. Заведующий кафедрой за неделю до экзамена сообщил мне, о чем попросит рассказать, и набросал пять дополнительных вопросов. Когда я изложил основную тему, а это был второй том «Капитала», и он начал задавать дополнительные вопросы, после третьего кафедра возмутилась, преподаватели решили, что он меня заваливает. «Так нельзя! — возмутилась какая-то дама. — Неужели недостаточно того, что он изложил!» Мой благодетель сначала не понял, в чем дело… потом в ресторане мы долго хохотали.

Когда я пришел на кафедру иностранных языков сдавать французский, то после первой же произнесенной мною фразы на языке Мольера преподавательница со словами: «Что же вы не предупредили раньше!» — перешла на русский язык. Минимум по философии я сдал приятелю Спиридонова в ресторане.

Руководителем мне назначили Эноха Яковлевича Брегеля. Тогда ему шел девяностый год. Он до революции ругался (причем письменно!) с Лениным, но его тем не менее не посадили. Он был автором обстоятельных трудов по мировой экономике, отрасль знания самая для дипломата подходящая.

Я получил от него, кроме напутствий, массу заданий и благополучно отбыл в командировку в Алжир.

Когда через год я приехал в Москву в отпуск, естественно, не написав ни одной строки, то отправился в институт на встречу с руководителем. Отправился без энтузиазма. Первым, что я услышал, было: «Эноха Яковлевича уже нет среди нас». Что поделать. Годы. Я принялся ходить по кабинетам и представлять себя как «любимого ученика» великого человека. Но заметил, что на меня смотрят косо. Ошибку свою я понял не сразу. Оказалось, что Энох Яковлевич не только не умер, а очень даже жив и проживает в Израиле, куда эмигрировал.

Осознав, что для государственного служащего и коммуниста, как бы теперь сказали, «позиционировать» себя в качестве любимого ученика такого человека, более чем небезопасно, я ушел. Ушел из большой науки навсегда.

Утешился я высшими вечерними дипломатическими курсами, где заниматься было необременительно, ибо я сам читал там лекции. А что касается зачетов в виде бесед, то их надо было сдавать друзьям-коллегам. И кроме того, если бы мне вздумалось сдавать зачет по Швейцарии, то сдавать его мне бы пришлось самому себе.

Я уже выходил из дома, когда раздался телефонный звонок.

— Спасай.

Это звонил мой знакомый по работе в Конго Володя Романский.

— Меня забрали в армию.

История была простой. Володя работал в посольстве в Бурунди, приехал в отпуск, а начальство решило не возвращать его в Африку и определило работать в отдел. Человек малоопытный, он забыл встать на учет в военном отделе министерства, и поэтому не получил полагающейся брони. А коли нет брони, то готовься к переподготовке на два месяца.

Сначала ему, разумеется, посылали на дом повестки, но он ушел от жены и снимал квартиру. Жена все повестки выкидывала, а когда к ней пришли с милицией, с радостью назвала его новый адрес.

Словом, утром за ним пришли. Он успел позвонить только мне.

Через час я уже беседовал с подполковником из военного отдела. Тот, назвав Володю мудаком, с чем я согласился, выразил уверенность, что таким, как он, полезно пару месяцев послужить в армии. Однако после того, как я ему объяснил, что все произошло из-за стервы-жены, которая прятала повестки, он заметно смягчился и со словами: «Парню надо помочь» — принялся что-то писать. Потом сказал, что пару-тройку недель послужить Володе все-таки придется.

Трудно найти столь неприспособленного для несения воинской службы парня, чем Володя. Неуклюжий, несобранный, вечно опаздывающий. Я решил ему помочь и отправился к моим друзьям из штаба Военно-морского флота. Через час я уже стоя пил коньяк в закусочной на Дзержинской с моим другом каперангом Львом и другим каперангом Олегом. Лев, как всегда, сетовал по поводу неудач ЦСКА, а Олег долго слушать про Володю не стал:

— Не волнуйся, поможем.

Олег служил тогда первым помощником командующего флотом.