Будайкин, будто подражая Сереже, разложил последнее слово на слоги и отбросил рацию в угол. В момент ее полета обыденное сознание на секунду вернулось к нему, и он дернулся было рации вслед, но мысль «Нет и не было» вернула его на место. Ничто, и рация в том числе, не имело перед ней значения, и она вдруг снова, как и в момент выхода из сна, успокоила Владимира Семеновича. Он вновь почувствовал себя молодым, сладкое тепло разлилось по его телу, дойдя до кончиков пальцев и макушки. Он блаженствовал, так хорошо ему давно не было, точнее сказать, так хорошо ему не было никогда…

Только к исходу часа Сережа решился покинуть пост и навестить первого номера. Он нашел его в том же положении, в котором тот озвучивал ему сложившееся положение дел по рации. Сережа, просунувшись наполовину в дверь, окликнул Будайкина от входа:

– Владимир Семенович, вы как? Вы здоровы?

Не получив даже намека на ответ, Сережа вошел внутрь целиком и, подойдя к топчану, понял, что Будайкин спит. Глаза его, правда, были только полуприкрыты и, наклонившись ближе, Сережа даже засомневался в своем первоначальном выводе. Он знал, что можно спать с открытыми глазами и даже видел, и не раз, это в армии, но за Будайкиным до этого дня такого не водилось, да и сон его был в высшей степени странным. Проведя рукой мимо лица спящего, Сережа заметил движение глазных яблок, не явное, не акцентированное, но движение. Между тем и на повторный его вопрос старший по смене не дал никакого ответа. Создавалось впечатление, что он видел, но не слышал его. Или слышал, но никак не мог ответить. Что-то подобное Сережа наблюдал у своей бабушки после инсульта, и рука его невольно потянулась к мобильному, чтобы вызвать скорую. Но руки Владимира Семеновича остановили его. До того момента они лежали пластами вдоль тела, но тут Будайкин ровным и более чем здоровым движением положил левую себе под голову, правая же, поднявшись к груди, пальцем поманила Сережу к себе, и тот услышал свою фамилию, произнесенную шепотом:

– Волохов…

Сережа послушно и заинтриговано склонился к манящему пальцу – шепотом его фамилию Будайкин еще ни разу не произносил – и был схвачен Владимиром Семеновичем за нос и притянут к его лицу вплотную:

– Не шуми. Нельзя шуметь, – не открывая целиком глаз, наставительно и таинственно прошептал Будайкин.

– Почему? – просипел Сережа в ответ и тут же в него впились глаза Будайкина, открытые им то ли от возмущения, то ли от удивления во всю свою их среднерусскую ширь.

– Нельзя. Его нет. Нельзя шуметь.

Сережа простодушно уточнил:

– П.?

– Его, – подтвердил Владимир Семенович и закрыл глаза, оставив, впрочем, нос напарника в своих пальцах. Сережа, не пытаясь освободиться, попытался еще раз уточнить:

– И как же мы теперь?

– А никак… Ни зачем и никак. Зря. Все зря. П. нет – и все зря.

Будайкин наконец отпустил нос Сережи и положил и вторую руку под голову. Сережа отступил на шаг, и его простодушие еще раз взяло вверх над здравым смыслом:

– А у шлагбаума кто тогда будет?

В ответ Будайкин улыбнулся щеками и произнес отчетливо, уже не шепотом:

– Никого. Не нужен шлагбаум. Нет П. – зачем шлагбаум?

Владимир Семенович вопросительно прищурил один глаз в сторону Сережи, который не нашел, что ответить, и взялся-таки за мобильный, что не укрылось от прищуренного глаза:

– Маме звонить хочешь?

– Да, нет… Я это…

– Позвони.

Будайкин закрыл глаз.

– Маме, папе всегда надо звонить. Есть П., нет ли. Мамы, папы – они… всегда…

Будайкин зачмокал губами и вдруг засвистел. Он насвистывал какую-то мелодию, а Сережа, положив руку на мобильный, все не решался позвонить. При этом он мучительно пытался разобрать песенку, озвучиваемую первым номером, что – несмотря на отчетливость и достаточную громкость звуков – ему никак не удавалось, так что Сережа не выдержал и спросил:

– А что это?

– Что?

– Что вы свистите?

– Гимн.

Владимир Семенович отвечал ему меж свиста, почти не прерываясь. Сережа уловил наконец мелодию и в очередной раз посмел уточнить:

– А он, ну, гимн теперь есть?

– Слов – нет. А звуки – музыка. А она, как мама с папой…

– Всегда?

– Точно.

Сережа боком двинулся к двери. Будайкин, не глядя, по скрипу половиц, остановил его:

– Ты куда?

– Я это… по надобности…

– А, ну, это можно…

– Я тоже подумал…

– Только…

Будайкин вдруг рывком сел и вновь перешел на шепот:

– Только ты там не говори пока никому, ну, что его нет.

Сережа ответил вопросом на вопрос и так же шепотом:

– Почему?

– А вдруг он появится?

Сережа, не глядя, набирал комбинацию цифр на мобильном и пятился к двери.

– Так его же никогда не было…

– Вот именно. Тот, кого никогда не было, всегда может появиться…

– А…

Сережа понимающе закивал и, нажав кнопку вызова, юркнул в приоткрытую дверь, услышав завершение мысли Владимира Семеновича уже за порогом:

– …и тогда он может остаться с нами навсегда…

Звонил Сережа, разумеется, не в скорую, а шефу – хозяину агентства. Даже его неширокого ума хватило для того, чтобы понять, что подобный сор из избы выносить не стоит. Другое дело, что толком сформулировать, что же случилось, он так и не смог, добившись, впрочем, главного – шеф выехал, точнее, ускорил свое движение, так как в момент звонка он как раз объезжал вверенные ему объекты. База, на которой первым номером был Будайкин, значилась под номером пять в списке. Теперь же она, в силу обстоятельств, стала третьей, хотя шеф, вплоть до своего прибытия, едва ли мог объяснить с точностью причину подобного превращения. Его разговор с Волоховым не отличался для него понятностью и содержательностью; его насторожило главным образом то, что звонил ему не первый номер, как того требовали правила и субординация, а второй, и что этот второй, судя по его речам, был явно не в себе, ибо на прямой вопрос: «Что случилось?», второй замялся, а потом выдал что-то абсолютно неудобоваримое, по разумению шефа: