Когда тот встал на ноги, Пикар отвесил ему хорошего пинка со словами: «А вот это моё собственное правосудие!» Держась рукой за ушибленное место, под смех и улюлюканье, хулиган-неудачник бежал прочь.

Между тем, начальник полиции потребовал штраф в размере двадцати пяти франков от всех тех лиц, которые оскорбляли Пикара, включая и ушибленного. Половину суммы он положил в свой карман.

– Для короля, – сказал он, – и для возмещения расходов правосудия.

Другую половину он отдал Пикару – он сначала отказывался, но, подумав, отдал половину суммы полицейским, а другую половину – протестантскому священнику, со словами: «Если вы когда-нибудь встретите жену старого солдата, передайте ей это от меня». Нам пришлось объяснить полицейским, что Пикар имел в виду, ибо они никак не могли понять причин такого солдатского бескорыстия. Полицейские осыпали Пикара похвалами, даже начальник полиции сказал несколько комплиментов. Мы продолжили наш путь. Гранжье отпускал едкие замечания о прусских нравах, а Пикар напевал:

Мы вышли на площадь и увидели целый полк чернокожих солдат, расположившийся напротив дворца Мюрата. На фоне заснеженной площади выглядели они довольно комично. Командовал ими такой же чернокожий офицер. Не знаю, по какой дороге они отступали, но думаю, что они направлялись через Вислу в Мариенвердер.

Грохот пушек прекратился. Русских отбили свежие части, не участвовавшие в Русской кампании. Небольшой порции картечи вполне хватило, чтобы уничтожить их кавалерию.

Из-за огромного количества грузовых фургонов, принадлежащих разным подразделениям, колонна шла медленно и, наконец, остановилась. Поскольку в данный момент мы находились недалеко от квартиры Пикара, он воскликнул: «Стойте, друзья! Я должен попрощаться со своей хозяйкой, забрать свой белый плащ, трубку и шапку покойного моряка, а кроме того, ещё несколько бутылок вина, спрятанных в моей комнате – мы обязательно должны опустошить их.

Мы вошли в дом и прошли прямо в его комнату. В коридоре не было ни души. Пикар достал пять бутылок – две вина и три – можжевёловой водки. Он сказал, чтобы мы взяли по одной – приказ был выполнен молниеносно. Затем он позвал хозяйку.

– Позвольте мне обнять вас, – сказал Пикар, – и сказать adieu – мы уходим.

– Я так полагаю, – сказала она, – что едва вы уйдёте из города, как придут эти грязные русские и займут ваше место. Печально! Но прежде чем вы уйдёте, я дам вам чего-нибудь. Вы не можете уйти вот так.

Она принесла две бутылки вина, ветчину и хлеб, и мы сели за стол.

Вдруг, уже совсем близко грохнули пушки. Женщина вскрикнула: «Иисус! Мария!», а мы выбежали из дома.

Я немного опережал своих товарищей. В нескольких шагах впереди, я увидел человека, показавшегося мне знакомым. Он остановился, я подошёл и убедился, что не ошибся – это был самый старый солдат нашего полка, вооружённый ружьём и саблей, с Крестом Почёта на груди – тот, кого не видели с 24-го декабря – отец Эллиот, ветеран Египетской кампании. Выглядел он ужасно – обмороженные ноги обёрнуты кусками овчины, уши тоже, с бороды и усов свешивались сосульки. Я был так поражён, что вижу его, что некоторое время не мог говорить. Наконец я сказал:

– А вот и вы, отец Эллиот! И где только вас черти носили? А как вы одеты! Вам, кажется, пришлось несладко.

– Ах, мой добрый друг, – отвечал он, – я – солдат целых двадцать лет, и я никогда не плакал, но мои слезы сегодня – это слезы не от горя, а от ярости, что претерпев столько невзгод из-за этих скотов казаков, я не в состоянии им отомстить. После Немана я четыре недели блуждал по дикой чужой стране, утопая в снегу, не имея никаких известий о нашей армии. Со мной было двое друзей – один умер неделю назад, а второй, скорее всего, тоже мёртв. Четыре дня назад я вынужден был оставить их в доме бедных поляков, где мы тогда ночевали. С тех пор, как я ушёл из Москвы, я прошёл более четырёхсот лье по снегу, без отдыха, отморозил ноги, руки и даже нос.

В глазах старого солдата стояли слезы.

Наконец подошли Пикар и Гранжье. Гранжье мгновенно узнал отца Эллиота – они служили в одной роте, но Пикар, хотя и был знаком с ним семнадцать лет, [108] никак не мог его вспомнить.

Мы вошли в ближайший дом, встретили нас очень доброжелательно. Дом принадлежал семье старого моряка, а эти люди, как правило, очень любезны.