Устали.

Вечер был поздний, моросило. Мы давно и безнадежно опаздывали в свою часть на поверку и на разрешенную дежурным по части очередную серию «Спрута», а за два километра пешего хода наши бушлаты окончательно промокли, набухли и не грели. И до части еще предстояло мерить шагами пятикилометровую трассу.

Мы шли и громко ругали крепкими выражениями завсклада прапорщика Шлыка, который увезти-то нас утром увез, а вот с обедом и транспортом под вечер где-то потерялся. Мы шли и ругали также проезжающие мимо машины и заверяли друг друга, что на их, шоферов, месте мы обязательно подвезли бы до части двух мокрых и грязных солдат, хотя позже я начал в этом сомневаться.

Затем мы начали замерзать и, чтобы как-то согреться, толкали друг друга, а, разогревшись, орали дурными голосами солдатские марши. Потом Меркурий разошелся и прочитал стихи о своей девушке – красивые и нежные.

– Ты их сам написал? – спросил я.

– Да.

– Почему перестал?

– Я просто не знал, что с этим делать, – ответил Меркурий, утонченная натура, студент филфака. – Ведь даже если есть рифма, то это еще не поэзия. Стихи рождали какие-то странные ассоциации, а во что они выльются, я не знал. Теперь я понимаю, что надо писать о том, что волнует, – армия, служба, защита Родины.

Мы уже не торопились в часть – часы показывали, что поверка давно прошла, закончилась и четвертая серия фильма. Мы просто шли, взволнованные этой ночью. Уже было не так холодно, моросить перестало. Между туч на небе появилось окно, и в него были видны одинокие звезды. Меркурий читал отрывки из своих стихов.

– Ты поэт, – сказал я Меркурию, – напиши стихи про армию.

– Хорошо.

Он был необычайно вдохновлен своим чтением.

Потом мы пришли в часть, доложили дежурному и завалились спать.

Укладываясь, я еще раз попросил Меркурия:

– Обязательно напиши стихи про нас, нашу службу, про армию.

Меркурий еще раз пообещал:

– Я понимаю, так надо.

– Товарищ младший сержант, а почему вас опять в наряд поставили?

– Напросился.

– Зачем?

– Понравилось.

– Где? На свалке? Что здесь хорошего?

– А в роте?

– Много чего, например телевизор. Кормят еще. А можно вопрос?

– Можно Машку за ляжку. В армии говорят «разрешите».

– Разрешите… А вы домой в «гражданке» или в форме поедете?

– В «гражданке».

– А форму?

– С собой возьму, в огороде на чучело надену.

– Отдайте мне китель! Пожалуйста! Не надо на чучело!

– Понял. Есть отдать китель!

* * *

Часа три назад, до обеда, когда солнце еще висело над краем леса, мы с Меркурием прибыли на городскую свалку, прозванную кем-то ради смеха дальним артскладом, следить за тем, чтобы машины из чужих частей и гарнизонов не выбрасывали мусор возле нашего военного городка. Можно сказать, поставили нас с Меркурием охранять подступы к нашей части.

Меркурий – это рядовой по фамилии Меркурьев. Имени его никто не помнил, и даже на вечерней поверке старшина роты прапорщик Лесков выкрикивал:

– Меркурий!

– Я! – бойко отзывался новобранец Меркурьев.

Его призвали в армию три месяца назад, а я, младший сержант Соколов, увольняюсь завтра. И в наряд напросился, чтобы не торчать последний день в роте.

Сыро, холодно.

Я пошел бродить по ближайшим полям и околкам, высматривая в траве оставшиеся грибы. Пусто, ничего. Недалеко от свалки пасется чья-то корова. Ботало, сделанное из цилиндра мотоциклетного двигателя, гулко отзывается при каждом ее шаге. Странно, откуда она здесь? Ближайшая деревня километрах в двадцати. Неужели забрела?

– Холодно тебе? – спрашиваю я корову. – Ну, ничего, зато мух нет.

Корова огромными глазами смотрит мимо меня.

Я иду обратно. Приближается время обеда. Меркурий разжигает костер.

– Там корова, – говорю я Меркурию. – Слышишь ботало?

– Какая корова?

– Черная такая, с выменем.

– Там, что ли? – Меркурий показывает в сторону городка.

– Нет, за околком.

Меркурий поворачивается и идет к березовому околку, оглядываясь, как бы спрашивая: можно?