– К вам пригласили преподавателя испанского. Он ждёт вас в номере! – серьёзно предупредил меня дежурный.

Этого мне только не хватало! Ночью сидеть за учебником – толку никакого! Я лучше завтра пораньше встану, провожу мужиков, и засяду за испанский. А пока – увольте! Сейчас так ему и скажу: "Сори, мол, кабальеро, их бин бай-бай до самого морнинга".

Я открыл дверь номера. В комнате стоял знакомый запах духов, а на столе – нестыкующийся набор: вино, конфеты и котлеты.

– Мы начнём учить испанский со слов "Вино" и "Котлеты"! (Слово "Котлеты" она говорила по-русски, получалось что-то вроде "Котлиетто", от чего у меня учащался пульс, а по морде расползалась дурацкая улыбка.) – сказала Маша из темноты балкона. – Только сначала я бы хотела знать, где это ты лазишь по ночам?

– Слова "Котлеты" в вашем языке нет! – сказал я, наливая в бокалы красное вино. – Я его уже начал изучать. Мы с товарищами были в церкви. Я теперь крещёный. К тебе у меня тоже есть вопросы. Так что нам будет, о чём поговорить, товарищ преподаватель!

– Начнём говорить прямо сейчас! Мне к семи утра на службу.

В шесть тридцать она вышла из номера, пообещав вернуться после пяти, и всё-таки поговорить о делах и заняться-таки изучением испанского. Я проводил своих боевых товарищей, потом проспал до обеда, позавтракал, и сел за чтение. Около шести вечера пришла она, и дело, наконец, дошло до разговора. Мы спокойно беседовали часа два, хотя оставаться спокойным в её присутствии мог, наверно, только покойник. (Блондинка с моего старого плаката не годилась Марии даже в качестве чистильщика обуви.) Из разговора выяснилось следующее: она – дочь военного, командира танковой роты. Мама сидит дома, не работает, если не считать работой двух младших братьев-школьников и целый зверинец домашней скотины. У неё звание сержанта, служит в батальоне связи. Майор Камачо – друг её папы, недавно зашёл к ним на рюмочку текилы, и рассказал про нашу группу морских десантников. Ей стало интересно, что это за русские герои, которые ухлопали кучу амеров, и с боями прорвались к ним в Мексику. А майору как раз требуются русские с головой на плечах и знанием языков. Несколько русских тут есть, но официальная Москва ограничила своё присутствие в месте, где идёт фактическая война с пиндосами, чтобы не нарываться на скандалы в ООН. При этом техники присылают много, разных вопросов возникает – масса, а когда весь запад окажется очищенным от оккупантов, необходимо будет устанавливать дипломатические, экономические и другие отношения с разными странами, в первую очередь – с Кубой, Венесуэлой, Россией и Китаем. Поэтому майор Камачо, глядя далеко вперёд, расписал в превосходных тонах русского парня, про которого, возможно, будет снят фильм, и у которого большое будущее благодаря его мужеству, силе и таланту. Поэтому свои дурацкие обвинения я могу утопить в океане, а то она – девушка горячая, может и зарезать, не посмотрит на мои седые волосы. Только в этот вечер я понял, почему Микола называл меня седым, и разглядел, наконец, что мои волосы побелели через один.

С этого дня у меня началась новая жизнь. Я переехал в дом Марии, познакомился с её папой, мамой, братьями, кошками, кроликами курами и коровой. Нам выделили комнату на втором этаже, и купили новую кровать. С утра я работал то у майора Камачо, то у майора Шедько. Долго входил в курс дела, вникал в тонкости военные и дипломатические, учился драться и стрелять вместе с мексиканскими коммандос. (Первый месяц тренировок я каждый день думал, что не доживу до вечера. Приходил домой, и не мог ужинать: ложка вываливалась из пальцев.) Вечерами интенсивно изучал испанский. Благо, все вокруг говорили только на нём, поэтому, когда у нас с Машей родилась дочь, я свободно разговаривал с ней уже на трёх языках. Всё-таки, когда знаешь один иностранный язык – второй учить уже проще. (Маше русский язык давался сложнее, но стихи Некрасова в оригинале ей уже нравились.) Дочу назвали Луиза в честь какой-то давно умершей машиной прабабушки, я протестовать не стал. Рождение дочери я воспринял мужественно. Даже тесть это отметил, сказав, что когда у них первой родилась девочка, он сначала хотел кого-нибудь застрелить из своего танка Т-90М, а теперь вот не нарадуется. Я никого застрелить не хотел. Просто этот факт долго не укладывался в голове. И ещё меня поразило, сколько надо стирать пелёнок и готовить еды! (Бедная моя мама! Только теперь до меня дошло, сколько сил и терпения она в меня вложила!)

Происходили и другие не менее значимые события.

Из Иркутска приезжал психолог, имел разговор со мной и не только. (Он жил в нашем представительстве два месяца, к нему приводили и наших, и мексиканцев.) На голову мне напялили какой-то шлем с проводами, задавали разные вопросы, показывали бессмысленные картинки, а потом поздравили, и сказали, что в моей голове ума – палата, но ключ потерян. Психика насколько заторможена, настолько и стабильна. Врач вручил мне гору витамин и закодированный ноут с кучей того, что необходимо прочитать, посмотреть ("Обязательно, милейший, до конца!") и выучить как "Отче наш", чтобы улучшить в голове всё, что там есть, но ещё в детстве слиплось и заржавело.

Позвонила мама, и сказала, что рада, что я жив, и ждёт домой. И заметила, что обвинение с меня сняли: какая-то частная благотворительная организация купила сахалинским геологам новую подводную лодку, и те претензий более не имеют. А вот пашина мама после того, как ей объявили о гибели сына, долго болела, но теперь снова ходит на работу, хотя сильно постарела. На это я ответил, что приеду, как только смогу, а пока работаю в рыболовецкой артели на юге Мексики, и Пашу мне будет жаль до конца дней своих. Про жену и дочь рассказать как-то язык не повернулся: мне было стыдно, что я – жив и счастлив, а Пашка – помер.

К тому моменту у меня было уже два паспорта: на моё родное имя, и на Хорхе Васкеса, уроженца Мехико. Российский я предъявлял редко, только при встречах в нашем представительстве, которое открылось совсем недавно, и где я числился вторым секретарём. (Там я получал неплохое по местным меркам жалованье, и брал машину для деловых поездок. В частности, встречал каких-то людей в порту и на вокзале, и отвозил в представительство. Те приплывали как матросы, или прилетали как российские туристы и журналисты, а потом словно растворялись в жарком воздухе Мексики.) А в Сан-Диего и Мехико ездил с мексиканским. Дело в том, что через два года после того, как я с товарищами перешёл границу, Сан-Диего окончательно умер, и амеры оттуда ушли почти без боя. Говорят, несколько их самолётов с авианосца всё-таки взлетели. Два без посторонней помощи упали в море. Двух сбили. Один перелетел в Тихуану, лётчик сдался, и я лично участвовал в допросах, и осматривал допотопный самолёт. (Его поставили в один ангар рядом с Мигами. Вокруг ходили наши техники, инструкторы, и мексиканские лётчики, и с серьёзным видом сочувственно сетовали друг дружке, отколупывая от амера ногтями краску вместе с ржавым железом: "Упали двое? Ну, надо же, жалость-то какая! А этот долетел? И как он, бедный, на этом рискнул за полстони вёрст лететь! Пилот – ас, судя по всему! Эту штуку покрасить надо, а то в музей в таком виде не примут. А двух сбили? Варвары – эти мексиканские пэвэошники! И как рука поднялась?")

У меня появились новые друзья. Вообще, с людьми я сходился тяжело. Это было результатом соответствующего воспитания в детстве. Но здешний народ так подкупал открытость характера, непосредственностью и честностью, что пара коммандос из нашего тренировочного лагеря с жёнами уже часто приходил к нам с Марией в гости. Забегали на чай и некоторые соотечественники, которые на вопрос: "Где вы работаете?" неизменно отвечали: "Независимая пресса". Заходили и майор Камачо с женой (Он мне всегда исподтишка кивал на мою Машу и показывал большой палец, а я ему в ответ – кулак, и оба смеялись.) Пару раз заезжал после работы Шедько. Посмотрел, как мы живём, есть ли в чём нужда, поел жареного кролика, и подарил нам с Машей шикарный серебряный сервиз на шесть персон.

Я для себя чётко понял: если у тебя плохое настроение, ты разочаровался в жизни, наделал глупостей и уже никому не веришь – приезжай в Мексику! Посиди в баре, послушай музыкантов, посмотри на девушек, искупайся в океане, сходи на корриду, просто поброди между кактусов один – и это окажется куда полезнее казённых советов хитроглазого психоаналитика!

Мексиканские танки по многочисленным просьбам оставшихся в живых жителей Сан-Диего перешли границу, и намотали на гусеницы всех, кто попытался оказать вооружённое сопротивление. Поэтому два города-побратима пока ещё разделяют три ряда колючки, и местами ещё стоит великая американская стена, но это ненадолго. Жизнь налаживается, хотя без "Ругера" я гуляю только с дочкой по нашему фруктовому садику. Американские беженцы возвращаются в свои дома, и пытаются прожить, работая в поле, на буровой или и у станка, а не играя на биржах или раздавая кредиты. Этническим мексиканцам проще: они привыкли зарабатывать свой хлеб честно, а вот белые тут выживут вряд ли.