– Надо же.

– А ты как думал. Мы во вражеском тылу так и действовали. Налетали, как снег на голову, делали свое дело и исчезали. И теперь надо было сделать то же самое. Вот только бойцы… Обычная пехота… В общем, отошли на безопасное расстояние. Собрал взводных, разъяснил обстановку. Что будем делать, спросил. Воевать, ответили все, как один.

– А что они еще могли ответить?

– Это понятно, сынок. Я их так спросил, для порядка, чтоб боевой дух поддержать. И так все было ясно. К бою готовились, а не на прогулку… В общем, взял с собой самого опытного сержанта, и в разведку… Подползли к немцам. Видим, разрушенная колхозная ферма. От сараев остались одни фундаменты, да трубы. Немцы туда сена натаскали и улеглись спать вповалку. А некоторые сидя спали, привалившись к чему-нибудь. Утренний сон, самый крепкий… Выявили все посты. Да часовые и не прятались. Уверенно себя чувствовали в своем тылу. Прохаживались так, чтобы не уснуть… А потом смотрю, мама дорогая, в силосных ямах два танка стоят. Замаскировались – одни башни торчат. Танкистов не видно. Скорее всего, в танках спали. Обе пушки в одну сторону направлены. Значит, в том направлении наши… Прикинули с сержантом, сколько немцев. Мороз по коже – раз в пять больше нашего и все с автоматами.

– А вас сколько было?

– Пять взводов. Недоукомплектованных, правда. В каком человек двадцать, в каком на пару-тройку больше. А автоматы только у трети бойцов. Ну, еще два пулемета и противотанковое ружье. Вот и все наше вооружение.

– А у остальных?

– Трехлинейки со штыком и гранаты.

– Да-а-а… Не густо.

– Не успели мы, сынок, автоматы получить на всех, да и патронов выдали всего на один диск, чтобы не тратили без толку с непривычки.

– Надо же. И что дальше, батя?

– Ну, что… Рассредоточились, заняли позиции… Минут за двадцать до начала артподготовки сняли посты, подобрались поближе к немцам и приготовились к бою.

– Как сняли?

– Как в кино, сынок.

– Так вы что, их убили?!

– А что с ними делать? – нахмурился отец, – Стоишь на посту, не зевай. Тут уж кто кого. У часовых автоматы, а мы с одними ножами, чтобы не выстрелить случайно. Один выстрел и все немцы на ногах – тревога. Нам бы тогда туго пришлось… А посты сняли, удалось вплотную подойти… Я с тремя бойцами подобрался к танкам. Подготовили мы связки гранат и противотанковое ружье. Спрашиваю бойца, стрелял ли по танкам. Оказалось, только по мишеням. Пришлось самому к ружью встать.

– А ты стрелял?

– Было однажды… Бойца с таким же ружьем убило, а на нас танк прет… Попал прямо в смотровую щель… Отдача у этого ружья сильная, сынок. С непривычки плечо потом долго ныло, – сказал отец и замолчал, вспоминая, очевидно, тот эпизод с танком, который пер тогда на них, и который надо было остановить, во что бы то ни стало…

– А что дальше? – прервал я длинную паузу.

– Дальше был ад, сынок… Вспоминать тошно… В общем, только услышал первый залп, выстрелил по корме танка. Попал удачно – вспыхнул сразу. А со вторым не получилось. Пока перезаряжал, он выскочил из укрытия, развернулся и рубанул из всех пулеметов. Тогда-то наших троих и ранило. Все же подбил и его, а ребята гранатами добили.

– Батя, а когда ты одиннадцать фашистов уничтожил?

– Выдумки это, сынок. В танках, конечно, были танкисты, но кто их считал… Пока стрелял по танкам, бойцы забросали гранатами и расстреляли всю пехоту. Не сражение это было, сынок, а бойня. Некоторые даже проснуться не успели, а кто успел, укрыться не смог, не то что сопротивляться. Через минуту от того батальона в живых остались только тяжелораненые и с десяток сдавшихся в плен.

– Вы что, стреляли в спящих?! И вам их не жалко? – возмущенно спросил отца.

– Если бы они не спали, уничтожили бы нас всех до одного без всякой жалости. Их было намного больше, и все как один вооружены автоматами… И еще эти танки… Это война, сынок. Мы тогда хоть раненых не добили и тех, кто сдался, не шлепнули. В десанте мы пленных не брали. Там в живых не оставляли никого, – открыл мне жуткую правду войны отец.

– Что и пленных, и раненых убивали? – ужаснулся я.

– Всех. Такой был приказ, – хмуро ответил отец, вспоминая, очевидно то, что казалось нормой тогда, и что казалось диким, спустя пятнадцать лет по окончании той страшной войны.

– Но вы же коммунисты, батя! А так поступали только фашисты! Это же негуманно убивать сдавшегося или раненого солдата, – возмутился я вопиющей несправедливостью.

– Гуманно, когда враг на твоей земле мертв, – сказал мне тогда, как отрезал, отец и, нахмурившись, ушел курить, оставив наедине со своими мыслями.

Позже отец рассказывал об еще более удивительных вещах, которые казались мне просто невозможными. Оказывается, среди десантников были даже добровольцы расстреливать пленных. И никто не считал их выродками, потому что они не были маньяками-садистами, а просто таким жутким образом мстили врагу за боль, которая у каждого из них была своя.

Подобные рассказы, которые слышал не только от отца, но и от других фронтовиков, допрашиваемых с пристрастием, буквально перевернули мое мировоззрение. Годам к шестнадцати уже самостоятельно сделал вывод, что есть официальная правда, а есть реальность, которая может отличаться от нее радикальным образом.

Я постоянно допытывался у отца, как случилось, что он не получил тот орден вовремя. Ведь его карьера могла быть более успешной. Он отвечал, что был ранен, а потому ничего не знал о награде. Но я чувствовал, что отец что-то скрывает и ему неприятны эти воспоминания.