– Чем же он настолько плох?

– Тебе мало того, что он предал учителя? Что отправил его на поругание и смерть? Мало того, что он общался с этой тварью Магдалой? Давал ей деньги, уж не знаю за что? Её место на ложе, её дело ублажать мужчин. Она очень хорошо делала это в Египте. И какими бы словами она это ни прикрывала – блуд есть блуд. Она не смеет показываться днём среди честных людей! Она не смеет прикасаться к святому! Она не смеет утверждать, что он открыл ей тайны, которые не открывал вам! Её ложь губительный яд для неокрепших умов!

– Марию Магдалу даже Иешуа простил. Простил настолько, что тайно женился на ней.

Мария резко повернулась к нему.

– Не может быть! Этого не должно быть! Кто тебе сказал? Иешуа?

– Нет, просто слышал.

– Невероятно! Но это же бросает тень на него! Этот святой человек женился на шлюхе – да все наши последователи отвернутся от нас! Саддукеи ухватятся за это событие и переиначат его на свой лад. Ведь это бросает тень на всё, во что мы верим!

Мария ушла в глубь небольшой комнаты. В задумчивости она сделала несколько шагов.

– Ведь это ты первый заговорил о том, что Мария ублажает мужчин, – вдруг сказала она. – Ты её так ненавидишь? – Симон Пётр внимательно глядел на неё. – За какие грехи её простил учитель? – Пётр молчал. – Ладно. Как бы то ни было, эти два грешника должны умереть, – решительно сказала она. – Я убью Мариам Магдалу, а ты, Кифа, Иегуду.

Симон Пётр тяжело вздохнул.

– Утром Иегуда повесился. Ночью он вернул деньги священникам, а на заре повесился.

Мария недоверчиво смотрела на него. Пётр не смог выдержать её испытующего взгляда и отвернулся.

– Да ты права, – раздражённо произнёс он. – Это я его повесил. Повесил и сбросил его труп со скалы так, что внутренности его разлетелись, на землю одного горшечника собакам, чтобы не было его душе успокоения ни на этом свете, ни на том. Я знаю, он должен был нести свою судьбу – жить долго жизнью презираемого всеми предателя, и умереть под всеобщие проклятия. Но я не смог, не сдержался. Как подумал, что он будет жить, а учитель нет…

– Потому, что ты сам отрёкся? – ехидно спросила Мария.

– Да, – Симон Пётр снова тяжело вздохнул. – Так я должен был искупить свою вину.

Он склонил голову.

– Но Магдалу я убивать не буду. Я грешен. Но не настолько. А ты, Мариам, не лучше своей сестры Марфы, – Пётр надолго замолчал. Мария вернулась к окну.

Тем временем процессия приближалась к претории.

Пилат сидел на своём обычном месте и разбирал бумаги. Рядом, как всегда, находился писец, вокруг стояла стража. Отличие было одно: вместо криков торговцев, менял, псевдонищих и мошенников, вместо обычного гула большого города теперь слышны были крики ярости, проклятия, хвалы кесарю, изредка звон мечей. Неспокойно стало в и так неспокойном Иерусалиме, и Пилат прекрасно это осознавал.

В дверях показался начальник стражи. Пилат поднял голову.

– Говори, – приказал он.

Начальник стражи стукнул копьём.

– От Ирода пришли священники с арестованным самозванцем Иисусом.

– Что сказал царь?

– Что ты можешь поступать так, как хочешь. Высеки его и выкини из города.

Пилат задумался. Но тут вошёл Иосиф Каиафа и стал на пороге.

– Я слышал, что сказал царь, – обратился он к Пилату. – Но ты не можешь так поступить.

Пилат поднял голову и прищурился.

– Это почему?

– Ты видишь, какое волнение в городе? Ты слышишь эти крики? Они не утихнут, если Иешуа будет жить. Они усилятся. Хуже того, его последователи могут восстать, чтобы посадить на престол своего кумира. Он должен умереть в позоре.

– Я говорил с ним. Он не помышляет о престоле.

– И это говоришь ты, Пилат Понтийский? С каких пор ты стал верить людям на слово? Если Иешуа и не помышляет о троне, то его последователи помышляют. Ты разве забыл пророчества, которыми они прикрываются, когда утверждают, что это пророчества о нём? Он не хочет царствовать, но говорит о себе как о царе. А это что-то значит. Народ не успокоится, если ты не накажешь его прилюдно. Или он царь вместо кесаря Тиберия, или войска Тиберия в Ершалаиме.

– Тебе-то что до всего этого? Так трясёшься за своё золото?

– Если иудеи восстанут, они погибнут, – словно не слыша издёвок, говорил Иосиф Каиафа. – Я не хочу крови, даже, если ты так и подумал со времени нашего последнего разговора. – Он проницательно смотрел на префекта. – Иудеи хорошие торговцы, проповедники, рыбаки, менялы. Но со времени Иисуса Навина, Саула Виньяминьяна и Иуды Маккавея прошло слишком много времени и слишком велика вера в свою богоизбранность и милость Адонаи, чтобы быть хорошим воином. Египетское рабство не то, что римское правление. Воинское искусство забыто. Теперь осталась только ярость, вызванная появлением этого Иешуа. Не будет его, не будет и бунта. Не будет его, не будет и обманутых надежд.