Тридцать девять плетей Иисус вынес, несмотря на то, что стражник очень старался причинить ему боль. Несмотря на шапку из тёрна, который ему водрузил на голову один из грязных торговцев, когда его вели к столбу, с криком: «Это твой венец, царь Иудейский!». Несмотря на плевки, камни, крики и яростную ненависть, сопровождавшую его во время экзекуции. Пилат видел всё это с балкона. Он утешал себя тем, что это лучше, чем смерть. Что этого хватит, чтобы унять толпу. Непонятное волнение, овладевшее им, когда он решил заняться всерьёз делом Иисуса, усиливалось при виде иссечённой спины, окровавленной головы и почерневших о крови рук. Ни слова не сорвалось с губ Иисуса, ни проклятия. Только мучительные стоны сопровождали звуки ударов. Стоны, которые рвали душу ему, Пилату Понтийскому, закалённому в боях и в жестокости. Но которые, видно, не трогали соплеменников наказываемого.

Когда последний удар опустился на окровавленную спину, толпа на секунду смолкла. Пилат ясно ощутил её набиравшую мощь ярость. Потом она заголосила снова. Крики: «Смерть! Распни его!» раздавались всё громче и яростнее, заглушая редкие вскрики, всхлипы и слёзные мольбы. Метко брошенный камень выбил Иисусу правый глаз. Крик его боли на мгновение заглушил радостный вопль толпы. Стражник с сожалением отвязал его от столба.

– Была бы моя воля, ты бы сдох здесь, – прошипел он в залитое кровью лицо Иисуса.

– Не ты волен распоряжаться судьбой, – хрипло и еле слышно произнёс Иисус, прикладывая к месту, где раньше был его глаз, пыльный конец красной робы, в которую его обрядили стражники после бичевания, называя её багряницей царя. – Только Бог волен посылать испытание и счастье, жизнь и смерть. Придёт время, и ты раскаешься в своих словах. Тогда Бог возрадуется и простит тебя, как сейчас я тебя прощаю. Ты не знаешь, что говоришь и что творишь.

Стражник махнул рукой и копьём подтолкнул Иисуса в спину.

Пилат отвернулся от этого зрелища. Он не слышал, что сказал Иисус, но видел, с каким пренебрежением сплюнул стражник ему на ноги, и как сильно ткнулось ему в спину копьё, когда стражник выводил его с площадки. Его расчёт успокоить толпу показом мучений не оправдался: он прекрасно слышал проклятия и крики с призывами смерти. Шпионы Каиафы на совесть отрабатывают свои деньги.

Дверь отворилась. Начальник стражи стукнул копьём.

– К тебе первосвященник Каиафа, префект.

Пилат потёр лоб. Он проиграл. Он уже ничего не может сделать. Толпа только пригубила кровь. Теперь она хочет выпить её всю до дна. Одиннадцать лет он подавляет бунты в этой богами проклятой стране. Если он не осудит этого человека, Каиафа поднимет новый. Опять прольётся кровь. Тиберий пришлёт войска, и его, префекта, отстранят от должности, и ещё хуже – заточат в каком-нибудь подземелье Колизея или вынудят выпить яд. Хотя он сам недавно этого хотел, но то была мимолётная мысль. Сейчас Каиафа потребует смертный приговор, и Пилат его утвердит. Прав Иисус, не Пилат владеет его судьбой. Пилат только солдат в этой божественной войне человеческих армий. Скорее бы закончился этот день! Голова его болела всё сильнее. Виски ломило от духоты. Глаза болели от непривычного грязно-жёлтого солнца. Сумрак надвигался на него или у него в глазах темнеет?

– Ладно. Покончим с этим. Введи Каиафу.

Начальник стражи стукнул копьём и вышел.

Вид Иосифа Каиафы, когда он вошёл, было трудно описать. С одной стороны, он был рад, что его шпионы так растревожили народ, что Пилату придётся пойти ему навстречу. Он победил. Но с другой стороны, сомнения стали посещать его. Что если Иешуа и есть тот Мешиах, тот Мессия, о котором предсказывали пророки? Что, если он пришёл в этот мир покарать грешников? А свои грехи Иосиф Каиафа прекрасно знал, хоть и пытался оправдаться перед собой и перед Пилатом. Что до Иешуа… Так сносить выпавшее на его долю может только богоизбранный человек, которому бог даёт веру, силы и твёрдость духа. Иосиф Каиафа не знал чему верить. В это неспокойное время, когда так сильна вера в чудо, что придёт кто-то, взмахнёт рукой и наступит рай на земле, не будет римлян, не будет бремени налогов. Будет только Иудея как раньше, во времена пророков. Он слышал про многих, которые объявляли себя Божьими сынами, творили чудеса перед глупой и восторженной толпой и которых потом распинали, с которых сдирали кожу, травили львами. Их было много для одного его, первосвященника Храма Давида, Иосифа Каиафы. Кто же ты, Иешуа, сын Мариам, как презрительно именовали тебя священники? Сын ли ты падшей женщины, которую обманутый муж не смог или не захотел прогнать или побить камнями или Божий сын, явленный непорочной деве и объявленный ангелом её мужу? Иностранец ли, не знающий обычаев иудеев, египетский чародей, смущающий народ на улицах великого Ершалаима, иудей так вольно трактующий законы, данные Моше на горе Синай, хитроумная интрига Пилата, чтобы запутать иудеев вообще и его, Каиафу, в частности игрой на иудейских пророчествах или боговдохновлённое избавление для иудейского народа? Почему, омытый в Иордане пророком Иехананом Хаматвилом, он позже тобою же спрошен был в темнице Ирода, не ты ли обещанный сын Божий, царь и наследник трона Давида? Почему он поначалу признал в тебе Мешиаха а потом стал сомневаться в этом? Наказание ты за грехи иудейского народа или милость Адонаи к детям своим? Может, обещанный пророк – это Иешуа бар-Рабба, который силою своей сики хочет свергнуть власть Рима? Пророки обещали избавление пришествием воина и царя. Бар-Рабба – воин, а ты тот царь? А может, ты, который отказывался творить чудеса, чтобы доказать своё божественное происхождение со словами «не искушайте господа вашего», всё-таки, настоящий? Но нет. Это Мастема смущает меня сомнениями. Я не должен поддаваться. Всё должно закончиться. Сегодня, в пятницу, четырнадцатого числа жаркого весеннего месяца нисана. Дня, в который так странно светит тусклое солнце и удушающая духота сводит с ума. Иешуа должен быть казнён на виду у всех позорной и мучительной казнью раба и вора – на кресте, чтобы ни у кого больше не возникало желания потрясать основы иудейской религии, называть себя Богом и глумиться над обычаями иудеев.

– Надеюсь, объяснять ничего не надо? – спросил Иосиф Каиафа, подходя к Пилату.

– Нет, не надо. Я утверждаю приговор, вынесенный Сангедрином.

– Так подпиши его.

– Погоди. Я хочу быть уверен до конца.

– Чего же тебе ещё надо?

– Чтобы это сказал твой народ.

– Тебе этого мало? – Иосиф Каиафа указал рукой на балкон, за которым, как растревоженный улей, шумел Иерусалим.

– Я должен быть убеждён, – твёрдо сказал Пилат.

Он вышел на балкон. Солдат под руки вывел Иисуса и поставил его рядом. Его кротость и умиротворение, несмотря на то, что он еле стоял на ногах, привели в восхищение Пилата и он громко сказал:

– Вот это человек! Смотрите на него! Не все воины способны выдержать подобное.

Иосиф Каиафа за его спиной пожал плечами и презрительно улыбнулся. Пилат нахмурился. Бесновавшаяся толпа на мгновение притихла. Потом раздался чей-то крик: «Пилат! Распни его! Распни!», который подхватил рёв возбуждённых людей.

Пилат поднял руку. Толпа снова притихла.

– Я не знаю, в чём вы обвиняете этого человека, чтобы он был достоин распятия. По римским законам он понёс уже наказание.

– По нашим законам он должен умереть! Никто не вправе объявлять себя Богом и смеяться над нашей верой! А он исцелял в шаббат, хотя Бог дал этот день для отдыха и повелел не работать, а посвятить Ему! Он обманул наши надежды! Он не исполнил своего призвания! – кричали люди. – Распни его! Распни!

Пилат велел вывести Иисуса вперёд. Стражники вывели его, больше похожего на свою тень, чем на человека.

– Вы видите его? Он уже понёс наказание и теперь достоин жалости. Хотите, я всё же отпущу его?

– Нет! Распни его! Распни! Распни!

Пилат посмотрел на Иисуса. Даже ему, закалённому в боях, стало жаль этого человека. Неужели эти люди ничего не видят?

– Что же вы хотите, чтобы я сделал с тем, кого вы называете царём Иудейским?

– Распни его! У нас нет царя, кроме кесаря! Распни! Распни!